Два пера горной индейки - страница 40

Стал я потихоньку пятиться. Отодвинулся на пять-шесть метров, дальше нельзя — скальный обрыв над заводью, в которой я видел большого питона. Птицу закрывает ветка, но она не слетела, я ведь глаз не спускал. Выбрал такое положение, что зимородок весь открылся, успокоил дрожь в руках, прицелился и выстрелил. Я патроны сам заряжаю, у меня порох дымный. Дым после выстрела повис неподвижно. Но я знаю, что попал, когда так много стреляешь, то уже не промахнешься. Уверен, что попал, а найти не могу. Нету! Нету, и все! К ручью бросился — нет. Думаю, может быть, косо в лес упал. Дым не дал видеть падения. Час проползал. Каждый сантиметр просмотрел, каждую веточку — нету!

Расстроился смертельно. Такого зимородка не только в нашем музее нет, где коллекция уже давно перевалила за сто тысяч экземпляров, но его нет и в коллекциях Вьетнама. Никто не знает этой птицы. Я просидел на этом месте еще два часа, решив так: время гнездовое, значит, тут держится пара, надо сидеть до тех пор, пока снова не встречу.

И вот я стал ходить на это место, — продолжает Сергей Козьмич, — три дня сидел, не двигаясь, не куря. Жара адская. Выходил в шесть утра еще в сумерках, и сидел до одиннадцати, когда начинало с носа капать. Решил, пока не добуду этого зимородка, не уйду отсюда. Пришел на четвертый день, сел, вложил в ствол полузарядок. Сижу час, два, три... Надо сказать, зрение у меня стало чуть хуже, минус единица. Очки я не ношу, надеваю их только тогда, когда надо что-то хорошо рассмотреть. А тут я, конечно, сижу в очках. Глаза устают, начинают слезиться. Слезы текут, пот течет, в голове туман, но я сижу.

И вдруг... Серая скала метрах в тридцати, и на нее выползает что-то большое и черное. Я перепугался, подумал было: гималайский медведь. Трусишь ведь тогда, когда не знаешь, что тебя ждет, не можешь понять происходящего. Страшна неизвестность. Появилось что-то и исчезло. Ну, думаю, от жары у меня галлюцинации начались. А оно вновь появляется на скале. Черное и большое. В левом нагрудном кармане у меня всегда четыре патрона с картечью. Зарядил картечью, оно ушло. А через несколько минут опять появляется. И я, совершенно ничего уже не соображая, стреляю картечью. И тут меня охватывает паника. Ведь если это медведь и я его ранил... Да... Опять быстро заряжаю ружье картечью.

Тишина... И я стал делать глупость за глупостью, встал и пошел туда, держа ружье наготове. Подхожу к скале — никого. Заглянул и обомлел. Вы знаете серебристого фазана, а там лежал близкий к нему вид. И тут я затрясся: идиот, такую редчайшую птицу, совсем неизученную — и картечью! Хватаю ее, скорее, скорее, пока не окровенилось перо, начинаю искать раны и не нахожу. Нет дырки! Ни одной.

Ну, думаю, вот теперь я точно помешался. Птица теплая, а раны нет. Дую на перо по второму разу, прохожу с осмотром от клюва до хвоста — нет раны. Заткнул клюв и ушные отверстия ватой, уложил в сумку и скорее в лагерь, снимать шкурку. Там ведь в такой жаре моментально все портится. С маленьких птичек я снимаю тут же, прямо на колене, а с такой возни побольше. Пусть я окончательно рехнулся, но не пропадать же такой редкости!

Снимаю в палатке шкурку и обнаруживаю вытекающую из уха сукровицу. Посмотрел хорошенько и нашел в ухе этой большой птицы дробинку — бекасинку. И тут только до меня доходит, что в крайнем напряжении, изнемогая от жары и усталости, я стрелял по зимородку картечью, а по фазану — полузарядом самой мелкой дроби. Но единственная бекасинка — в ухо! На таком расстоянии... И наповал... Тут немудрено разумом податься. Если бы кто-нибудь из вас мне такое рассказал, я бы ни за что не поверил.

Однажды с группой альпинистов и горнолыжников я поехал на тренировку в Польшу, в Закопане. Условия для отработки горнолыжной техники там прекрасные. Прямо из города подвесная дорога поднимала нас к вершинам Татр, на Каспровы верх. Здесь стоял ресторан из алюминия и стекла, находилась горноспасательная станция, и отсюда начинался спуск по снежным склонам вниз, в город... Одна из трасс имела протяженность около пяти километров. По пути спуска, на самом сложном и интересном участке, работал еще один подъемник, поменьше, а ниже его трасса входила в еловый лес и петляла по дорожкам, кулуарам и овражкам. Заехав в лес, я уходил с трассы, выбирал укромное местечко, раздевался и, греясь в лучах ласкового мартовского солнца, слушал птиц. Я редко попадал в горы без ружья. Приходилось утешаться тем, что нового для себя здесь не найти: птицы были те же, что и на Кавказе.