Два рассказа - страница 9
Из зеркала на Арнольда смотрела пара усталых обведенных темными кругами глаз — АА — и восемь золотых пуговиц со звездой, якорем, серпом и молотом каждая. Приехал один человек, уезжает — другой. Полтора года проходил сухим — и все кошке под хвост: сорвался. Он и не он. Чужое все это, поганенькое, подозрительное, но хочется ли ему уезжать? Не его это место, но есть ли где-нибудь его место? Ясь, Ясек. Ясю наверняка понравятся пуговицы. Собирался купить ему подарок, сувенир из поездки. А на какие шиши? Все пропито, до последнего.
На следующий день Сонька пришла еще двенадцати не было, такая… вся из себя. Пунцовый жакет, джинсы с вышивкой; и она побывала у парикмахера, в черных волосах красные и желтые пряди. Бабка за свое: подите, миленькие, на пляж, может, повстречаете Кору.
— Ясное дело, на пляж. Будет солнце.
Ветер гнал по небу сизые облака, но время от времени приоткрывалось окошечко с черноморским сапфиром, может, и будет солнце.
На пляж пошли напрямик, по мостику над бульварами. Посреди мостика Сонька Лафорж остановилась. Внизу, на север, на юг — вереницы автомобилей: одни тарахтят, как старые жестянки, другие, сверкающие и шустрые, несутся наперегонки под вопли клаксонов. Сонька порылась в красной лакированной сумке. Достала маленький латунный замочек и вручила Арнольду. На, закрой. Только сейчас он заметил, что на поддерживающих перила железных балясинах висят замки и замочки — десятки, сотни. Небось, целая тонна металла. На некоторых что-то написано. Закрой, это на счастье. Ветер трепал ее волосы, мелькали цветные пряди. Он посмотрел ей в глаза, взял замочек, закрыл. У Коры на той фотокарточке глаза, как у матери. Точь-в-точь. Соня сняла с шеи пеструю косынку и повязала на голову. А где твоя шапка? Он вынул из кармана «Georgetown University» и натянул на уши. Спустились по лестнице на пляж, навстречу нарастающему шуму осенних волн. Пляж заливало; пена, бурунчики; буро-зеленая вода подхватывала мусор. Крысы убегали в заросли. Идти надо было по растрескавшейся бетонной дорожке. Сонька неожиданно заговорила по-русски, стала рассказывать про Сараево, про смерть старшей дочки. Ветер уносил слова. Она сказала, что боится этнических чисток, что эта недавняя стрельба — провокация крымских татар, но не исключено, что будет хуже. Скоро Украина должна получить обратно морскую базу в Севастополе, заканчивается контракт. А России только и нужен предлог, чтобы заварить бучу из-за Одессы, Севастополя и Крыма. Возьмут да натравят братьев на братьев, русских на украинцев. Нет, сперва украинцев на русских, надо же на кого-то свалить вину. Может дойти до этнических чисток, а хуже ничего нет. Она видела своими глазами. Сербы, мусульмане, хорваты… Наслушалась плача, сама обрыдалась. Ничего нет хуже. Надо бежать, пока не началось, потому что конца не будет. Русский флот — ржавые корыта, но ведь это черноморская легенда, черноморская слава. А кровь — смазка, политике легче ехать. Упаси Бог, но такое может случиться — здесь, в этом спокойном городе.
Он помалкивал. Пьян был в дымину. Той ночью, когда стреляли, — и ничего не знает.
Вдруг увидел, что она сходит с дорожки, бредет по песку к воде. Будто решила по Черному морю удрать из спокойной Одессы.
— Сонька, ты куда? — крикнул ей вслед. Она обернулась, по лицу текут слезы, но смеется. Он подошел. Она раскрыла ладонь, показала маленький золотой ключик — от замочка. Бросила в море. Волна залила их выше колен; не такая холодная, как он думал. Сонька протянула руку.
— А теперь ты, на счастье!
Он взял второй ключик и бросил в воду. Они молча вернулись на дорожку, но молчание продолжалось недолго: за кустами турецкой сирени их ждали. Повеяло древесным дымом, запахом жарящегося мяса.
Там был стол для пинг-понга: бетонная плита на железных ногах. Половина разбитая, обвалилась, но на другой половине — угощение. Сок в бутылках, хлеб черный и белый, икра, помидоры, мясо. Навстречу вышел высокий молодой человек в непромокаемой белой куртке с капюшоном и темных очках. Смуглый, черные дреды, нос крючком. На груди болтается фотоаппарат. Парень сверкнул белыми кривыми зубами.