Два толмача на развилке дороги и другие рассказы - страница 10
«Вот, сейчас пополудничаем, и до дому!» —радовалсяВасятка.Перед ним поверхбелой холстинылежала краюшка хлеба,на земле стояла бутыль молока и жбан с водой. Ни тенечка, ни ветерка. Рубаха, многократно взмокшая и высохшая, противно торчала коробом.
Он обтер о штаны мозолистые руки, надломил хлеб. Теплый ржаной вкус приятно перемешался с молочным, в животерадостно заурчало. Он ел да запивал, утирая недавно пробившиеся усы рукавом.
Вдруг метрахв десяти от себя он заметил движениенеубранных еще колосьев. Сощурился, присмотрелся. «Кажись, померещилось», – решил. И снова прикусил хлеба. В голове немного шумело – от жары итяжелой работы. Нет, опять мелькнуло что-то. Васятка обвел взглядом поле. Вот справа пробежала заметная рябь, потом чуть дальше и снова чуть ближе.
«Зверь какой?» —Васятка привстал, отряхивая крошки с рубахи. Потом пошел по полю вперед, раздвигая ржаные заросли руками. Но зверь почуял его, шуршал все дальше, движение колосьев выдавало его петляющий бег. То слышалось Васятке хрюканье, то казалось, что над полем подскакиваютчьи-то рожки. Наконец, шуршание стихло, и Васятка остановился. «А ну его, заяц,небось! И че я за ним гоняюсь?» – решил и, полоща штанины о колосья, направился обратно, к своему разложенному узелку.
Однако же издалека увидел, что у стола его гость. Девчушка лет двенадцати, в выцветшем сарафанчике, на голове голубой платок. Сидит как ни в чем не бывало на земляных комьях, в руках васильки – теребит их, в венок вплетает. А рядом зачем-то сковорода лежит чугунная.
– Ты ли Васятка-Василек? – спрашивает.
–Ну я… А ты еще кто? – оторопел Васятка, на сковороду косится. Девчонка не из своих, не из их деревни, да и не из округи. У всех тут волосы темные да русые, а эта рыжая вся, и нос в конопатинах.
– Не смотри, не узнаешь, – говорит девка и улыбается из-под платка, зубами сверкает.
– А надо че? – спрашиваетВасятка.
–А ниче, сижу просто. Жалко? Земляобчественная, комья не казенные. Венок вон для тебя плету. Нравится? – и зубами опять сверкает.
–Ну, эта…
– А ты садись, Василек, рядом, в ногах правды нет.
«Ах ты, пигалица, глянь на нее, приказы раздает!» – удивляется Васятка, а ноги сами собой рядом с пигалицей усаживаются.
– Ты с Гольянки, что ль?
– Ага, и с Гольянки, и с Торунтаев. И с Антиповки, и с верхних деревень. И в полях, и в огородах. Я повсюду поживаю, везде бываю… А вот, глянь, венок-то мой готов – примерь-ка! – и васильки на голову Васятке пристраивает, любуется.—Красота!
– А сковорода тебе зачем?
–Эта? Блины печь. Работа такая. Кажный день срассвета до полудня блины пеку. То, бывает, дюжину, то две напеку, а нынче вовсе – шесть поспела,—и веселится.—Опять же, при случае —оборона, – и увесистую сковороду в руке примеривает.
– Мне домой пора, – отряхивает Васяткатесный венок с головы, закручивает холщовый узел и встает на ноги.
–Да пошутила я, не боись! Оставайся! А хочешь, песню тебе спою? – и затягивает протяжно.– Сокола лебедка угова-а-а-аривала…
– Че привязалась-то? – сердится Васятка и вдруг пугается – ноги не идут, не слушаются.
–Дак скучно мне, Василек, одиноко. Вот с тобой словом перемолвлюсь —и веселее. Давай, подпевай!..
Не летай ты, сокол мой, высо-о-о-око…
Опалишь ты, сокол, сильныкры-ы-ылья…
– Отпусти меня, нечисть! – в сердцах говорит Васятка и тут с ужасом понимает: а ведь и вправду нечисть!
Рыжая девка смотрит на него внимательно. Взрослеет на глазах. Вот она уже бабенка, а вот и старуха: лицо порезали морщины, покривели сверкавшие белизной зубы, повылезали из-под платка седые космы, глаза стали недобрыми и покрылись белесой пеленой.
– Опознал, Василек?Нечисть я, как есть. А и че с того?С нечистью уж и поговорить нельзя?Вот скажи, к примеру, как твой отец поживает, Николай Ильич?
– Откуда… ты отца моего знаешь?
– А как не знать, мы с ним старые знакомые, встречались, да и не раз, в знойные-то лета… Так какон, по-старому все? В колхозе председательствует? Здоров?
–Председательствует… Здоров…
– Ладно. А я ведь, почитай, всю деревню вашу знаю, особливо баб. Больно много бабы у вас в поле работают, в самую жару, цельными днями. То одна ко мне в обморок падет, то другая. Смотрю, вовсе вы, мужики, не жалеете их?