Два толмача на развилке дороги и другие рассказы - страница 12

–Тадада-дам, та-дам, та-дам…

И веселая дама, играя длинной нитью бус, кокетливо спросила:

–А правда, капитан Смит, что в этих широтах встречаются настоящие айсберги?

Актер Василий Вишневецкий в полном облачении – в костюме, гриме и косматом парике – сидел на скрипящем стуле в маленькой гримерке на троих. Рядом с ним преображались в Артемона и Джузеппе его коллеги – Данильченко и Сугубов.

– Городничего дали Пчеляеву, – говорил, рисуя себе собачий нос, молодой Данильченко. – Хлестакова, конечно, Колодникову. Не плачь, Вася, Добчинский и Бобчинский еще не заняты! Может, тебе их обоих дадут, оптом!

– Ты давай, нос себе малюй, салага! – полушутя вступился за Вишневецкого зрелый Сугубов, прилаживая на собственную редковолосую шевелюру лысину парика. – Тебе самому до большой роли пахать и пахать! Молод еще такие шутки со взрослыми дяденьками шутить.

– Да я ж любя! – вредно хихикал Данильченко, шагая к выходу. – Ты, Николай Иваныч, свое уже отыграл, тебе и Джузеппе почетно, а кому-то… – и патетически продекламировал в дверях.– Отверженным быть легче, чем блистать и быть предметом скрытого презренья!1

Вишневецкий зло поглядел на закрывшуюся за Данильченко дверь.

– Молодой, а уже подленький…

– Вася, да что ты, в самом деле? – повернулся к Вишневецкому Джузеппе с сугубовскими глазами. – Депрессия у тебя, что ли? Или ты с ума сходишь?

– Николай Иваныч, мне сорок три года. Я играю папу Карло. И в перспективе мне в лучшем случае светит Добчинский. Наверное, это называется депрессия.

– Слушай, почтмейстер Шпекин— тоже не предел мечтаний!

– Николай Иваныч, не гневи ты бога! Ты Паратова играл, Тартюфа… Да мне хоть одну такую роль – и поверь, больше не надо ничего, согласен на Добчинских до конца моих дней.

– Так, значит, ты решил? Я не забуду!2

– Это из «Фауста»? И вправду, похоже на сделку с дьяволом… Ты прав, Николай Иваныч, я очень близок к сумасшествию.

– Ладно, хорош лясы точить! Работать пошли, папа Карло! – рассмеялся Сугубов, хлопнув Вишневецкого по спине. – Завтра отдыхаем, ни прогона, ни вечернего спектакля не будет, придешь в себя!

Спектакль прошел хорошо, как всегда проходят детские спектакли: шумно, весело, благодарно. Вишневецкий не пошел на второй поклон: обойдутся! Хотелось поскорее убрать с головы потный парик и снять тесные башмаки, особенно правый.

В душной гримерке он скинул обувь и начал было стягивать пиджак, когда вдруг увидел на своем столике нарядную коробку: в подарочной упаковке, обвязана красивым бантом, словно подарок на день рождения. На коробке карточка с надписью: «Любимому актеру В.Вишневецкому от благодарного зрителя». Сомнений нет, адресовано ему.

Забыв о неудобном костюме и жизненных неприятностях, он торопливо развязывал узлы, сдирал блестящую бумагу и наконец заглянул в коробку. На дне ее, на белом пенопластовом ложе, покоилась изысканная золотая маска венецианского стиля. Крученые усики над насмешливым ртом, тонкие брови вразлет, шапочка, украшенная бусинами и стразами, а во лбу – маленькие золотые рожки.

Он взял маску дрожащими руками. Словно почувствовав человеческое тепло, маска ожила, начала вдруг переливаться светом красных оттенков: от розового до багрового. Оглядывая гримерку в поисках источника этого освещения, он понял наконец, что свет идет изнутри. Пальцам, держащим таинственный предмет, становилось то горячо, то холодно. В воздухе появился резкий неприятный запах, потом запахло корицей и острым перцем, он чихнул – и ему показалось, что нарисованные губы расползлись в широкой улыбке, а из-под них блеснули хищные клыки. В ужасе он выронил маску, и она брякнулась ребрами о стол. Все спецэффекты разом исчезли, только пустые глазницы хитро уставились на Вишневецкого.

– Что за черт!

Он пошарил рукой еще раз внутри коробки и обнаружил записку с загадочными строками:

Лишь только маску ты надел,

Сложились губы в заклинанье —

В миг все исполнятся мечтанья,

Вся слава мира – твой удел.

Я в том даю тебе обет:

Черкни здесь подпись каплей крови,

Я тоже выполню условье,

И роль – твоя на десять лет!

До Вишневецкого сложно доходил смысл происходящего. Надеть маску, произносить заклинания? Еще войдет кто-то, особенно Данильченко, а он тут как дурак… Все в театре узнают… Ржать будут над ним… Долго будут, после смерти его – и то будут… Подписываться каплей крови? Точно, чертовщина какая-то… И даже если ну в порядке бреда… Стоит ли, гхмм, связываться?