Двадцать дней на борту корабля "Очарование" - страница 32

— Иди-ка, Виталий, лучше спать. Катера теперь уже можно не ждать.

Я поплёлся. Но не успел ещё залезть в палатку, как слышу шаги. Это пришёл аспирант.

— Дедушка и вас отправил спать? Тогда давайте укладываться.

Когда легли, я решил дядю Серёжу успокоить.

— Дедушка на рыбной ловле про всё на свете забывает. К нему лучше не подходи. Уже я-то знаю! Вот подождите, как вернёмся в Киев, он для вас всё сделает. Он добрый.

— Тогда будет поздно.

— Почему? — приподнялся я на локте.

— Наша гидравлическая лаборатория сделана под открытым небом. Ты же это знаешь. И как только наступит похолодание, вода замёрзнет, и опыты производить будет невозможно. И поэтому нам надо торопиться, очень торопиться.

— Понимаю. Я такую же лабораторию построил с одним моим товарищем здесь, на песке. Дедушка нам давал консультации, без него бы тоже ничего не вышло.

— Вот и у нас. Сейчас мы ставим опыты круглосуточно. Но кое-что у нас не клеится. И помочь нам может только твой дедушка.

— Но почему только он? Ведь есть же и другие учёные?

— Есть, конечно, но пока мы с ними свяжемся, пока они разберутся в сути дела… — Дядя Серёжа замолк, и я тоже. Потом он вдруг вскочил — Знаешь, Виталий, я, пожалуй, пойду.

— Куда же, ведь ночь?

— Пойду на перевоз, а там, может быть, опять подвернётся попутная машина.

Утром я едва нашёл дедушку. Он ушёл далеко-далеко вверх по течению. И даже не рыбачил, а просто так сидел на карче. Мне стало ясно — он заглянул в палатку и увидел, что аспирант ушёл. Хотя дедушка был и мрачный, но мне его было не жалко. Я подошёл к нему совсем близко и сказал:

— Дедушка, у тебя мандраж!

— Что это за гадкое слово?

— Трусость! Ты боишься потерять свою гордость.

— Какую гордость?

— Ты хлопнул дверью, а теперь у тебя не хватает силы воли… А Микола рассказывал, что ты встречался с Лениным, участвовал в составлении плана электрификации России, Ещё Микола говорил, что ты душевный человек. Неправда! Никакой ты не душевный, ты бездушный человек!

— Кто тебе дал право со мной так разговаривать?

— Ты сам говорил, что человек должен быть справедливым и прямым. Вот я и расту прямым человеком.

— Ты, прямой человек, чайник вскипятил?

— Нет.

— Тогда пошли разводить костёр.

Бабушка приехала тоже какая-то мрачная.

Встретила дедушку без особой радости, даже не поцеловала. А тут ещё пришла одна неприятность. Ночью вернулся рыбак с сыном. А на рассвете обнаружилось, что у нас пропали все удочки до единой. Можете себе представить, каким это было горем для дедушки! Мне даже кажется, что если бы увели нага корабль, он огорчился бы меньше. Когда бабушка Наташа, заспанная, вылезла из палатки и увидела своего мужа, бледного, с дрожащим подбородком, с крепко сжатыми кулаками, она сразу простила ему всё на свете, скорее напоила его водой прямо из чайника — тут уж было не до стакана — и положила под язык валидол. У него же сердце!

— Бандит! — прохрипел дедушка и, круто шагая, направился в сторону палатки наших соседей.

— Не спеши оскорблять человека! — Бабушка Наташа вцепилась в руку дедушки. — Так нельзя, надо разобраться… — Бабушка Наташа строчила, как пулемёт, и невозможно было её перебить. И только когда дедушка, не пошёл дальше, она замолчала.

— Ясно, кто украл. Он давно вертится около наших удочек.

Мы только сейчас поняли, что дедушка имел в виду не рыбака, а его сына Трошку. Бабушка Наташа облегчённо вздохнула, а я, наоборот, испугался.

— Надо рассказать его отцу.

Дедушка снова двинулся к палатке соседей, и я тоже поспешил за ним, чувствуя, как у меня от страха за Трошку подкашиваются ноги и сильно колотится сердце» Я подумал, что и мне не мешало бы сейчас положить под язык валидол.

Рыбака нашли под яром. Он вытаскивал перемёты. Дедушка рассказал, в чём дело.

Рыбак спокойно выслушал его и, не вымолвив ни слова, пошёл к палатке. Трошку, сонного, выволок за ногу из палатки и сказал, заскрипев зубами:

— Давай удочки!

Трошка переступал с ноги на ногу.

— Ну! — Рыбак поднёс к его лицу кулак.

Трошка повернулся и, как плохо заведённая кукла, поплёлся в кусты.

— Живо! — крикнул рыбак и начал закуривать.

Трошка приволок шесть удочек — три моих и три дедушкиных — и положил их далеко от нас.