Двадцать три ступени вниз - страница 15

Задатки у Вильгельма были: писал сонеты и баллады, малевал акварели, сочинял музыку. Скомпоновал даже оперу. И успешно боролся с физическим своим уродством.[4]

Стихи его были деревянные, от музыки украдкой затыкали уши даже слуги, а картины его без ущерба для смысла камердинеры развешивали по дворцу кверху ногами, вниз головой. К тому же неотвязно вторгалась в будни кронпринца житейская проза. Как и его приятель Николай, кое-как доработался до звания полковника (в академии генштаба сдал экзамен, защитив диссертацию). Предметом же своего научного труда избрал тему, таившую много пищи для творческого ума: «Варианты фронтального наступления в глубь России». К концу изложения автор по всем правилам прусской стратегии поставил Россию на колени, отторг от нее западные губернии и взыскал с нее пять миллиардов рублей контрибуции.

Триумфально громя Россию в школярских трактатах, кронпринц в реальной действительности довольно трусливо угодничал перед царем. Вокруг Александра III он вертелся мелким бесом. Вот картинка времен маневров под Брестом, куда, вместе с прочими гостями, был приглашен и Вильгельм.

«Когда мы подъехали к Бресту, — вспоминал Витте, — не успел государь выйти из вагона, как со стороны Варшавы показался поезд молодого Вильгельма. Царь вышел на перрон в шинели, снял ее и отдал лейб-казаку, находившемуся недалеко…»

Встретив гостя, царь «прошелся с ним вдоль почетного караула… Вильгельм держал себя низкопоклоннически, словно он был царским флигель-адъютантом… Когда церемония была окончена, император обернулся и громко закричал своему казаку: „Дай шинель!“ Тогда Вильгельм, понимавший несколько слов по-русски, бегом направился к казаку, схватил шинель, притащил ее императору и надел ему на плечи».

Повествующего о сем очевидца случай «удивил, ибо такое отношение не только со стороны членов царской фамилии, но и свиты у нас не практикуется… Я подумал: ну и боится же Вильгельм Александра III! И действительно, когда Вильгельм сделался кайзером, страх, внушенный ему царем как принцу, остался у него как и у императора».

Со смертью Александра Третьего страх стал понемногу проходить, но почтение к званию осталось. Кузену и приятелю Николаю Вильгельм послал поздравление: «Я очень обрадован, — телеграфировал он, — твоей великолепной речью» (произнесенной накануне коронации). Великолепие же речи было усмотрено в том, что Николай подчеркнул незыблемость «монархического принципа» как основы управления страной. У себя в фатертанде автор телеграммы означенную идею утвердил давно (заняв аналогичную должность шестью годами раньше, будучи старше своего петербургского приятеля на девять лет).[5] Точнее, Вильгельм базировал свое миросозерцание не на одной, а на трех идеях. Первая: немцы есть избранный богом народ и в силу своих недосягаемых достоинств призваны господствовать над другими народами; вторая: немцы немцам рознь — благо одних есть благо нации, других надо держать в узде; третье: дабы оное превосходство тевтонской расы было реализовано практически, господь бог послал ей династию Гогенцоллернов, прежде скромных курфюрстов, ныне великих и непобедимых императоров, они же, повинуясь воле божьей, возглавят дранг нации к невиданным в истории высотам.

Были, правда, сомневающиеся — сослужит ли Вильгельм именно такую службу, — в их числе даже некоторые из самых преданных ему приближенных.[6] Во всяком случае, когда автор телеграммы вскоре самолично прибыл в гости к приятелю, он своей персоной не явил Петербургу ничего божественного. Все увидели манерного, фанфаронствующего прусского гусара, существом своим выражавшего ничуть не больше духовного величия и озарения, чем его русский кузен.

К толпе министров и генералов на приеме в петербургском посольстве Вильгельм, по описанию Витте, «вышел совершенно как ферт, делая неподобающие жесты как рукою, так и ногою». И далее: «По своим манерам, по всем своим выходкам — Вильгельм типичнейший прусский гвардейский офицер с закрученными усами, со всеми вывертами при ходьбе, со всей этой деланной элегантностью…» Мемуариста тревожит возможная связь между «вывертами при ходьбе» и вывертами в отношении к миру вообще, к России в частности. «Все происходит в нем порывисто, неожиданно, беспричинно», — доносил из Берлина посол Шувалов. «Нельзя игнорировать его характер — неуравновешенный, опасно возбуждающийся, — отмечал посол далее. — …Не будем забывать, что он ежедневно находится в общении с офицерами, которые непрестанно хвастают без всякого удержу качествами и преимуществами германской армии». Не лишенное резона определение начертал на полях одной из шуваловских депеш сам Александр III: «От нервного и шалого Вильгельма можно всего ожидать».