Двадцать веселых рассказов и один грустный - страница 18
Случилось так, что приближалась Пасха. Накануне Олли по очереди совершал возлияния во всех окрестных барах и напрочь забыл купить матери подарок. Осознав наконец суть произошедшей катастрофы, он хлопнул себя по лбу и исповедался в этой печали своему верному молчаливому партнёру по выпивке, Остелио Хвосту.
– Принеси ей коломбу, – буркнул Остелио, – с коломбой никогда не ошибёшься.
– Так ведь нету, а магазины уже закрыты.
– Зато есть у меня, и я готов с тобой поделиться, я ведь сладкого не ем.
– Эх, хорошо бы, – голос у Олли дрожал от ужаса.
– Завтра утром занесу, – послышался ответ. – А пока давай-ка выпьем, домой я пока идти не готов.
И они пили, пока их не выставили из бара.
На следующее утро Остелио заявился к Олли с пасхальной коломбой в красивой синей коробке.
– Вот, – сказал он, – обвяжи лентой и сможешь сохранить лицо.
– Спасибо! – выдохнул Олли. – К десяти пойду с мамой на мессу, там ей коломбу и отдам. Ты меня от серьёзных неприятностей спас.
– Не благодари, – отвечал приятель, – лучше скажи, чего ради ты ходишь в церковь?
Сказав это, он иронично пожелал счастливой Пасхи, вышел на улицу и забился в первую же попавшуюся остерию.
Настало время мессы, на которой, разумеется, присутствовал и Олимпио. Он уселся на самом видном месте, чтобы все, включая маму, его заметили. Мужчины располагались на скамьях справа, женщины слева, поскольку в небольших городках, притулившихся к самым горным вершинам, до сих пор решительно не приемлют равенства полов. После службы все вместе вышли на церковный двор. Начались поцелуи, рукопожатия, поздравления и прочие приятности, повсюду были видны улыбки, слышались пожелания счастливой Пасхи. Олимпио обнял мать, поцеловал её в щеку, подобрал приличествующие случаю слова и пообещал зайти на обед.
– Не опаздывай, будут твои тётки, – проворчала синьора властно и, несмотря на полученное причастие, довольно сурово.
Около часу Олли вошёл в материнский дом с коломбой под мышкой. Там уже стоял непрестанный бубнёж – это болтали три приехавшие издалека незамужние тётки. Олли водрузил коробку на холодильник и состроил печальную мину.
– Принёс вам коломбу: больше ничего не было, даже шоколадного яичка, так что нормального подарка в этот раз, как ни бился, не нашёл, – соврал он самым покаянным тоном.
Мать ответила, что и так хорошо, ведь достаточно и безгрешных помыслов: вот приди он с пустыми руками, было бы несчастье! Сели обедать, но не раньше, чем хозяйка прочла общую молитву. Ели козлятину и другие вкусности. Родственницы привезли вина. Олли хотел было этим воспользоваться, но мать, этот цербер в юбке, всякий раз рычала:
– Не пей, Олимпио! Грех-то какой!
И Олимпио только молча думал: «Вот ведь зараза». Наконец подошло время сладкого.
– Давайте попробуем коломбу моего сыночка, – предложила синьора.
Одна из тёток проворчала:
– Но ведь есть ещё наша, открывай и её.
– Нет уж, давайте по одной, – едко ответила хозяйка. – И сперва ту, что принёс мой Олли, это так мило с его стороны!
Стол освободили от тарелок и водрузили на середину коломбу. Пока незамужние тётки усаживали свои массивные седалища, мать Олли открыла коробку и достала завёрнутую в бумагу сладость, поначалу даже не обратив внимания на обёртку. Впрочем, ей хватило одного беглого взгляда, чтобы свёрток полетел на пол: это были фотографии обнажённых женщин и мужчин с огромными пенисами в процессе извращённых соитий, половых актов и разврата всевозможных видов. Сладкая пасхальная коломба была кощунственно завёрнута в выдранные из весьма откровенного порножурнала страницы. Мать Олли, схватившись за край стола, истерически заголосила; её практически хватил удар. Сын был немедленно (и, разумеется, незаслуженно) обозван дегенератом. Красная, как помидор, она вопила и сыпала проклятьями, заодно включив в число грешников и сестёр, которые, разжигаемые видениями актов, для них недоступных, бросились собирать позорные страницы, чтобы скорее бросить в печь (впрочем, не раньше, чем хорошенько их рассмотрели). Родственницы хохотали, мать Олли – нет. Она грозила сыну всевозможными карами, бранила последними словами, а он лишь молча думал об ублюдке-приятеле, подарившем ему коломбу. Тот, на дух не перенося синьору, весьма своеобразно упаковал пасхальный подарок и запечатал коробку, чтобы никто не заметил подделки. Олимпио даже не пытался защищаться – что было бы бесполезно – и только раз пробормотал хнычущим голосом: