Двадцать веселых рассказов и один грустный - страница 4

Однако при виде летящей навстречу двухсотпятидесятикилограммовой свиньи со стальным цилиндром на носу даже он застыл на месте, не в силах поверить своим глазам: развернувшаяся перед ним сцена была совершенно сюрреалистичной. Впрочем, не потеряв окончательно присутствия духа, он лишь проводил взглядом зверюгу, которая, взметая снежные валы, направилась к «Ямам Штольфа», потом ракетой пронеслась по виа Сан-Рокко и с диким рёвом скрылась за углом дома Марморина.

Тем временем, преодолев первоначальное замешательство, забойщики уже планировали преследование. Кино Джант сходил домой за ружьём, старинной двустволкой двадцатого калибра марки «Сент-Этьен». Он зарядил оба ствола картечью и вернулся во двор.

Затворник, со штыком в руке и сугробом на шляпе, ожидал приказаний.

– Расслабьтесь, куда ей деваться? С такой дырой в черепе она далеко не убежит, – заявил Сантамария.

– Мощная зверюга, – возразил Ростапита. – Она так просто не сдохнет. Проклятая тварь! Дёрнулась в самый неподходящий момент!

Пьетро Паинье пробирался к ним, укрываясь от метели за церковной оградой, а дойдя до группы забойщиков, остановился, расставив ноги и по-прежнему держа руки в карманах.

– Парни, – произнёс он медленно, – меня глючит аль я видал носорога?

Потом он нацедил себе стаканчик. Но мужики были явно не в настроении смеяться или реагировать на подколки. Кто-то отпустил в его адрес грязное словечко, и разрозненной цепью, один за другим, они вышли под падающий снег, двинувшись на поиски зверюги.

Свинья же, пробежав всю виа Сан-Рокко, спустилась потом вдоль речки Фонтаны до самой часовни Беорчия. Там, на освящённой земле, она наконец свалилась и издохла, протянув рыло к церковным дверям, словно желала возблагодарить Господа за то, что тот избавил её от дальнейших страданий. Копыта были выброшены вперёд, а огромная голова зарылась глубоко в сугроб, откуда торчал только стальной рог. Не заметить такую тушу было невозможно, так что её вскорости обнаружили.

Ростапита заметно нервничал: прежде всего, из-за скомпрометированной репутации, но также и из-за оружия, принёсшего ему известность. Он опасался, что пистоль мог утонуть где-то в снегу, упасть в сточную канаву или, ещё хуже, сломаться. Но тот по-прежнему был впечатан в череп несчастного животного. Чтобы достать его из мощной, твёрдой, как камень, кости, пришлось с десяток раз дёрнуть изо всех сил.

– Такого больше не повторится, – не без некоторого смущения произнёс великий забойщик Эрнесто Ростапита, мысленно ища себе оправдание.

Поначалу свинью хотели перенести подвешенной на оглобле. Но туша оказалась слишком тяжёлой, и было решено разрубить её на куски на месте, а обратно дотащить корзинами. Когда все снова собрались под крышей, Ростапита заявил:

– Дефектный патрон. Один шанс из тысячи, даже меньше, и сегодня он выпал нам.

Затворник стоял чуть поодаль. Он так и не протрезвел, но штыка больше не выпускал. Потом вдруг вскинул руку, продемонстрировав своё оружие остальным.

– Эта штука, – сказал он с усмешкой, – всё делает без шума и пыли. И никогда не промахивается. Вот потому-то и нужно, как в былые времена, скотину ножом резать.

Как-то после Пасхи от дома к дому, раздавая благословения, ходил престарелый священник. Так уж было в то время заведено, что благословляли и сами дома – теперь уж всё поменялось. Священнику помогали два алтарника, один с корзиной на спине, чтобы складывать приношения, другой с ведёрком и кропилом. Весь день они обходили округу, и старый, усталый дон Кино уже едва передвигал ноги.

Некогда был он молод, силён, мускулист, чем и пользовался: высокий, светловолосый, широкоплечий, даже шкафообразный, ладонь лопатой. Дрова на церковном дворе он по зиме колол в одной поддёвке. От разгорячённого тела валил пар, а дамы заглядывались из окон сквозь опущенные шторы.

– Ах, дон Кино... – вздыхали они.

Теперь он состарился и давно уже не брался за топор. Да и дамы больше за ним не подглядывали: они тоже состарились и, за неимением возможности прелюбодействовать, глядели теперь только в небо.

Священником он был справедливым: неустанный служитель Господа, а не какой-нибудь ханжа, тычущий в разные стороны обвиняющим перстом. Никого не осуждал, понимал: все мы люди. Если надо, мог на что-то и глаза закрыть, терпел, давал разобраться, из мухи слона не делал.