Двадцатые годы - страница 2
Мужчины потеснились, Вере Васильевне удалось сесть.
Парень, оказавший неожиданное покровительство Вере Васильевне и Славушке, подал мальчику саквояж.
— На, бери…
Он тряхнул саквояж — в нем все время что-то побрякивало — и опустил на пол.
— Что там у вас? — спросил парень с усмешкой. — Деньги али струменты?
— Инструменты, — нехотя ответил Славушка, не мог он сказать, что они с матерью везут чайный сервиз, или, вернее, то, что еще недавно было сервизом: за время путешествия сервиз давно уже превратился в черепки.
Это был очень поспешный отъезд. К поездке они стали готовиться за несколько недель, а собрались за какой-нибудь час, так сложились обстоятельства. Они не могли взять с собой никаких вещей, лишь самую малость, что-нибудь совсем необременительное, что легко дотащить, какой-нибудь саквояж или чемоданчик. Теперь Славушка понимал, как непрактичны и даже неразумны были они с матерью, но в момент отъезда эти злополучные чашки и блюдца с желтенькими цветочками казались самым необходимым. Сервиз этот, подаренный матери покойным мужем, был последней вещественной памятью о том драгоценном семейном тепле, которого не так-то уж много было в жизни Веры Васильевны и ее детей. И вот вместо того чтобы захватить одежду, или обувь, или хотя бы какие-то тряпки, которые можно обменять на хлеб или крупу, они потащили с собой эту семейную реликвию, превратившуюся в груду ненужных черепков.
Славушка опустился на пол и, намерзшийся, голодный, усталый, тут же задремал, прикорнув к материнским коленям.
Присев в проходе на корточки, их спаситель пытался вглядеться в незнакомую женщину.
— Не знаю, как уж вас там, мадам или гражданка, — спросил он, — куда ж это вы, а?
— Меня зовут Вера Васильевна, — отозвалась она. — А вас?
— Рыбкин, — назвался Парень. — Семен Рыбкин, солдат.
— Вы что ж, на побывку? — попробовала догадаться Вера Васильевна.
— Можно сказать, что и на побывку, — неопределенно согласился парень и тут же добавил: — А может, и опять на фронт. А вы далеко?
— В деревню, — сказала Вера Васильевна.
— К родным или как?
— Можно сказать, и к родным, и так, — сказала Вера Васильевна. — Я учительница, гонит голод, хотя есть и родственники…
— Ну и великолепно, — одобрил парень. — Учителя теперь в деревне нужны.
— Не знаю, — отозвалась Вера Васильевна. — Я никогда не жила в деревне…
И она закрыла на мгновенье глаза.
— Нет ли у кого, братки, закурить? — воззвал Рыбкин в темноту. — Махорочки бы…
— Свою надо иметь, — назидательно отозвался кто-то.
— Ну и на том спасибо, — беззлобно отозвался Рыбкин.
Кто-то чиркнул спичкой, серная спичка зашипела, точно размышляя, зажигаться или не зажигаться, вспыхнул синий призрачный огонек, и наконец слабое желтое пламя на мгновенье выхватило из тьмы бледные сердитые лица.
Владелец спички зажег огарок стеариновой свечи, приклеенной к вагонному столику.
Свет разбудил Славушку, он встрепенулся и поднял голову.
— Ты что? — спросила Вера Васильевна.
— Мы скоро приедем?
— Ах, что ты! — Вера Васильевна вздохнула. — Завтра, завтра. Еще ночь…
Желтые блики бежали по лицам.
— Все ездиют, ездиют, — сказал кто-то с верхней полки сиплым голосом и пошевелил ногой в лапте. — Сами не знают…
— А ты знаешь? — спросил мужик в полушубке. — Ты-то сам знаешь?
— Я-то знаю, — отозвался человек в лаптях. — Я за делом ездию, а не так чтобы…
— Ну и мы за делом, — строго сказал некто у окна, и только тут Славушка рассмотрел его рясу.
— О господи! — вздохнул пожилой бритый мужчина, протирая пальцем стекла очков в простой металлической оправе. — Очереди, давка, большевики…
— А вы не затевайте о политике, — еще строже сказал священник. — За политику нынче расстреливают.
— Извините, — сказал человек в очках. — Я не хотел.
— То-то, — упрекнул мужик в полушубке. — Потушили бы вы, гражданин, свечку от греха.
— Одну минуту, — встревоженно сказал Рыбкин. — Погодите…
Он устроился уже рядом со Славушкой.
— Сахару никому не надо? — спросил он и посмотрел на владельца свечки.
Рыбкин точно всколыхнул пассажиров своими словами, все сразу зашевелились и снова замерли — шут его знает, что потребует он за свой сахар.