Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково. Вдали от Толедо. Прощай, Шанхай! - страница 24

И здесь, братцы, начнутся мои затруднения с повествованием, которое лишится присущих ему виньеток, пиццикато и тремоло и двинется дальше пыльными однообразными дорогами нашего Прикарпатья — чуть вверх, затем — чуть вниз, снова вверх и снова вниз — и так до горизонта, без пропастей и головокружительных вершин. Совсем как в истории о раввине Бенционе Цви, нанявшем дрожки, чтобы съездить в соседнее местечко. Они договорились с кучером о цене, ударили по рукам и поехали. На первом холме кучер попросил раввина сойти и подтолкнуть дрожки, а то его старый истощенный конь выбился из сил. Бенцион Цви толкал дрожки до самой вершины, а там кучер попросил его придерживать их сзади на спуске, пожалеть его конягу. И так — с одного холма на другой: раввин то толкал, то придерживал, пока они не прибыли к месту назначения. У тамошней синагоги раввин расплатился с кучером и сказал: «Я понимаю, мил человек, зачем я отправился в этот путь — я должен читать проповедь в синагоге. Понимаю и почему поехал ты — тебе ведь нужно зарабатывать на жизнь. Одного не понимаю — зачем мы потащили с собой и эту несчастную клячу?»

Этим я совсем не хочу сказать, что ты, любезный мой читатель, и есть та самая бедная кляча, которую я должен бессмысленно тащить за собой туда-сюда по холмистому однообразию жизни, но объективно глядя — я дико извиняюсь! — так оно и выходит. Тем более что я в начале повествования обещал ступить, в духе древних верований, на двух китов, и если ты помнишь, мой читатель, то одним из них была Первая мировая война, а вторым — естественно, Вторая. А что, ответь мне, находится между ними (не войнами, разумеется, а китами?). Вода. Это ясно как белый день.

С другой стороны, однако, если рассмотреть хоть каплю такой воды под микроскопом моего любимого учителя Элиезера Пинкуса, мир его праху, то ты увидишь, что это — мнимая пустота, что там, в этой капельке воды, кипит жизнь, до которой далеко даже жизни в центре Лемберга, который сейчас стал Львовом. Амебы и другие одноклеточные живут нормальной, даже напряженной жизнью, делятся и сливаются — т. е. размножаются, ищут что-нибудь или кого-нибудь себе в пищу; и там, вероятно, есть свои драматические расставания — особенно, если одна инфузория туфелька разделится надвое, и обеим ее половинкам уже будет не суждено встретиться. И еще ты сможешь невооруженным глазом увидеть в воде рыбок, удивленно, как при встрече со старым знакомым, пытающихся воскликнуть «О!», а в сущности, глотающих целую роту планктона во главе с фельдфебелем. Но не спеши ронять слезы умиления перед великим таинством Природы, это единственное, что я запомнил из уроков биологии и в данном конкретном случае пользуюсь им как метафорой.

По вышеупомянутой причине мне не хотелось бы утомлять тебя подробностями нашей амебьей или, в крайнем случае, рыбьей жизни — мы якобы желаем воскликнуть «О!», а на самом деле спешим проглотить тебя с потрохами (ну, ты понимаешь, что я имею в виду). Никого это не волнует и вряд ли увлажнит слезой сочувствия Око Господне. В этом смысле я понимаю и со скромностью разделяю взгляды наших великих учителей и пророков библейских времен, сочинявших строчку за строчкой целые свитки Книги книг — по нашему Закона или Торы; знавших, где повествование их должно течь медленно и вольготно, как полноводная река, а где события должны мчаться стремглав, как буйный речной поток через пороги, с головокружительной скоростью. В таких местах в Библии, которые не позволяют читателю хоть на миг остановиться и оглянуться, окинув взором окрестную местность, мои древние учителя в сочинении и описании событий откалывают такие коленца, что только держись. Вот, к примеру: «Адам снова познал жену свою (ты же понимаешь, что речь идет не о знакомстве), и она родила ему сына, и нарек Адам ему имя: Сиф. Дней Адама по рождении им Сифа было восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей. Всех же дней Сифовых было девятьсот двенадцать лет; всех же дней Еноса было девятьсот пять лет; всех же дней Малелеила было восемьсот девяносто пять лет…» И так далее, дорогой мой читатель, не буду забивать тебе мозги другими примерами. Я веду речь о широком шаге моих предков и пророков, да пребудет память их до скончания века и во веки веков, ведь они оставили нам Писание, которое мы читаем и перечитываем, и каждый толкует его по-своему и снова перечитывает — и так тысячу, и две тысячи лет и уже которую тысячу лет; это тебе не газета: вчерашняя уже ни на что не годится, кроме как на оберточную бумагу для селедки. И не смей (а если отважишься, да простит тебя Бог) бросать даже тень сомнения на правдивость написанного, ибо в нем — премного мудрости, и она бьет из него, подобно источникам Давидовым в Иудейской пустыне, предлагая тебе примеры и поучения на все случаи жизни. И они совсем не привирают, пророки объятые Божественным вдохновением, или желанием потрясти тебя, когда говорят о людях, живших по восемьсот и даже по девятьсот лет. Если относиться к этому формально, с высоты роста холоднокровной лягушки, то — да, это без сомнений противоречит науке, но я думаю, что в те могучие времена Бытия, густые и крепкие, как тяжелое пасхальное вино, каждое полнолуние равнялось годовому кругу жизни дубов и людей, и что наше человеческое время соизмеряется с библейским, как речной камушек с бриллиантом или воробей с орлом.