Дважды первый - страница 10

Сам он еще был похож на студента, этот молодой человек, в несколько свободно сидящем костюме. Когда он читал лекции, в аудитории делалось тихо, потому что говорил он всегда интересно и, рассказывая, тут же на столе возле доски показывал опыты. Еще в детстве Пиккар научился одинаково хорошо рисовать и писать обеими руками и теперь, на лекциях, всякий раз удивлял своих слушателей: совершенно спокойно он мог подойти к доске, взять мел в правую и левую руку и начать одновременно делать чертеж и писать к нему объяснение. Если нужно было сделать симметричный чертеж, Пиккар чертил его тоже сразу, и правой и левой рукой.

Студенты в нем души не чаяли и называли не иначе как «наш проф Огюст». Возможно, что в этом прозвище и есть немного фамильярности, но в абсолютном уважении к нему никто не сомневался.

С особым вожделением ждали студенты дня, когда их любимый профессор являлся в аудиторию лысым: раз в год он обязательно сбривал свою могучую шевелюру. Как же они ликовали в эту минуту! Уж очень экстравагантной и смелой казалась им привычка профа Огюста.

Но он не только читает лекции. Его работа в аудитории не вытеснила, да и не могла вытеснить работу в лаборатории. Он разрабатывает свою теорию получения искусственных алмазов. Вместе с учителем профессором Пьером Вейсом открывает эффект, который можно использовать для получения сверхнизких температур — лишь на несколько десятых градуса выше великой границы — абсолютного нуля. Эту работу он задумал, когда еще работал ассистентом профессора. Позже, когда исследования были закончены, оба профессора, учитель и его ученик, сделали два доклада в Париже в знаменитой на весь мир академии. Это была большая честь для Пиккара.

Старый Пьер Вейс очень гордился Огюстом и не раз предрекал ему большое научное будущее. Они оба любили и отлично понимали друг друга. Пиккар мог высказать любое мнение о их совместной работе без опасения, что Вейс что-то не так может понять. И тот, в свою очередь, знал: Огюсту можно прямо высказать все. Они удивительно подходили друг другу.

Потом Пиккар для Цюрихской геофизической обсерватории проектирует универсальный сейсмограф, прибор, способный замерить смещения в земной коре с точностью, по тем временам почти фантастической, — до одной двадцатой микрона. Около двадцати тонн весил такой сейсмограф. Многие, кто знал Пиккара в те годы, говорили о том, что он с особым удовольствием делал приборы с повышенной точностью. Это было его увлечением.

В это же самое время молодой неугомонный профессор изучает ледники в Альпах, потом, спустившись с гор, снова берется за дальнейшее исследование магнитных явлений. Его мозг постоянно требовал переключения с одних исследований на другие — не потому, что Пиккар уставал или ему просто по-человечески надоедало долгое время делать одну и ту же работу, колдовать с одними и теми же формулами — нет. Он хотел успеть сделать как можно больше. Это во-первых. И во-вторых, слишком многое его увлекало. Странно тут только одно: как он успевал доводить все до конца…

Ему было тридцать три года, когда он сделал большое открытие. Пиккар описал вещество, которое он назвал «актиноураном», — третье простое радиоактивное вещество из семейства урана. Пройдут годы, актиноуран Пиккара получат в чистом виде и увидят, что это не что иное, как уран-235, один из двух изотопов урана — главный делящийся материал для создания атомной бомбы. Пройдет еще время, и великий смутитель умов Альберт Эйнштейн, проследив за работами по исследованию изотопов урана, напишет Франклину Делано Рузвельту, президенту Соединенных Штатов: «Сэр! Последняя работа Э. Ферми и Л. Сцилларда, с которой я ознакомился в рукописи, позволяет надеяться, что элемент уран в ближайшем будущем может быть превращен в новый важный источник энергии…» Огюст Пиккар, конечно, не предполагал, какая судьба ждет его актиноуран. В науке это не редкость: далеко не всегда ученый может предсказать, что ждет его открытие в будущем.

А дороги Огюста Пиккара и Альберта Эйнштейна все-таки встретились. В физике нежданно для всех грянул гром средь ясного неба — появилась теория относительности, которая заставила иначе взглянуть на многие первоосновы науки. С Эйнштейном соглашались — не соглашались, принимали его вызывающую теорию — не принимали. Все ждали и требовали экспериментального ее подтверждения. Но Эйнштейн, не будучи экспериментатором, был уверен в своей правоте. А одной уверенности недоставало. Нужны были неоспоримые доказательства.