Две книги о войне - страница 11

Его с удовольствием слушали, в глаза и за глаза называли героем. Как-то вечером после воздушной тре­воги по радио передали очерк о нем, написанный бой­ким репортером.

А через несколько дней, как и многие петрозавод­чане, я имел удовольствие увидеть продукцию мебель­ной фабрики города С. Это были фанерные письмен­ные столы стоимостью в сто пятьдесят восемь рублей и громадные уродливые фанерные гардеробы. Их день и ночь возили на машинах со станции и горой скла­дывали под окнами гостиницы! Так потом они и про­лежали, никому не нужные, под дождями и ветрами, до самого отступления из Петрозаводска.

Я помню то утро. Был седьмой час. Моросил дождь. Мы уходили с последней группой войск. Каким-то чу­дом работало радио, по пустынным улицам неслись звуки вальса из балета «Спящая красавица». Под этот вальс из некоторых окон стреляли нам в спину. Горел Гостиный Двор. На тротуарах валялось огромное бо­гатство складов, в последний час выплеснутое на ули­цу. Но никому уже ничего не было нужно. Мы прохо­дили мимо гостиницы. Ее взорвали, и фанерная про-

дукция мебельной фабрики города С. лежала под раз­валинами. ..

Через неделю наши войска оставили оборону и на реке Шуе. Вместе с отступающими частями я брел к Кондопоге. В пути нам встретился отряд погранични­ков. В нем было много раненых и обгоревших.

Я подошел к пограничникам, поинтересовался, в каких боях они участвовали.

А в свинячьих! — зло ответил пограничник с повязкой на опаленных глазах.

Я с удивлением посмотрел на него.

Да-да, в свинячьих! — подтвердили остальные пограничники.

Кому это охота про них слушать? — спросил пограничник с повязкой на глазах.

А хотя бы мне, — сказал я и подошел к нему..«

Он протянул обожженные руки, нащупал мои пле­чи, сказал:

Тогда, браток, наберись терпения и слушай. .« Есть такой городишко — С. Слышал, наверно? Так вот, недавно его начали эвакуировать. Как положено в та­ких случаях, на станцию подали эшелон — вывозить ценное имущество. А в С. известно какие ценности. В городе мебельная фабрика, а в районе — совхоз в не­сколько тысяч голов свиней. Руководители района, ко­нечно, рассудили по-хозяйски и отдали эшелон цели­ком свиносовхозу. Но пока из совхоза гнали стадо в город, директор мебельной фабрики — подлец и гади­на! — воспользовался суматохой на станции, уговорил коменданта, быстро погрузил в эшелон свои дурацкие столы и гардеробы и с тем благополучно смылся из города...

А свиней оставил врагу! Вот что наделал мерза­вец! На год их обеспечил мясом и шпиком! — разда­лись вокруг меня негодующие голоса.

Подождите, ребята! — взмолился пограничник с повязкой. — Дайте дорассказать! .. Так слушай дальше, браток... Нам было приказано уничтожить свиное поголовье. Гитлеровцы уже успели погнать сви­ней к самой границе. Выделили два отряда: наш и ка­питана Сидельцева. Тринадцать дней днем и ночью мы вели бои в лесах, все же отбили свиней, загнали их в деревню, а там — в дома, хлева, сараи, и подожгли

деревню, со всех сторон. Сам видишь, чего это нам стои­ло! . . Конечно, свиней можно было бы просто поуби­вать из автоматов. Но тогда враг воспользовался бы мясом, стал бы топить сало. Свиней надо было только сжечь, и мы это выполнили! . . Горят они как свечи, а ихний визг до сих пор стоит в ушах...

А вы знаете, сколько сил надо потратить кол­хознику, чтобы вырастить одну свинью?х Откормить ее пудов на десять? — снова раздались вокруг меня него­дующие голоса.

Да, знаю, — сказал я, вспомнив беженку в гос­тинице «Северная» в Петрозаводске..

Об одном я мечтаю, браток, — проговорил по­граничник, поправив повязку на глазах, — найти это­го директора мебельной фабрики! Я бы его, подлеца, задушил вот этими руками!

Я посмотрел на обожженные руки пограничника, и в памяти моей воскресло розовощекое лицо благопо­лучного толстяка директора. Послышался и его барха­тистый голос: «Верите вы в чудо? Я из-под самого носа врага увез продукцию мебельной фабрики».

Верите вы в чудо? — спросил я пограничника.

Да, — ответил он с ожесточением. — Да, да, да! Я этого директора найду хоть на краю света.

Желаю удачи! — сказал я и, попрощавшись, по­шел своей дорогой — печальной дорогой отступления*