Две подружки - страница 14
Сидор Матвеевич помолчал, почесал в бороде, должно быть, ему стало совестно. Поразмыслив, заговорил по-другому:
— Ну что же, Еня, снеси, подари им свою рыбу. Это неплохо, коли от души.
Причалила лодка к берегу, мальчик прихватил рыбу за жабры и поволок.
У палатки, на костре, что-то в котле готовилось. Небольшая семейка трактористов и сеяльщиков, да еще подвозчиков горючего, с деревянными ложками, усаживалась в кружок.
Еня, подбежав к ним, сказал:
— Вот это вам, — и положил у кустов на траву своего жереха.
Но трактористы и сеяльщики только полюбовались большой и красивой рыбиной, но не взяли ее.
Еня, возвратившись к лодке, сообщил:
— Дедушка, не надо им. Они говорят: «Мы только хотели узнать, добрые вы или нет». Сами меня угощали курятиной: садись да садись с нами хлебать варево…
Сидор Матвеевич, потупив взгляд, заерзал на месте. Затем, засучив рукава, стал перебирать в кошеле улов.
— Жерех для ухи крупен, внучек, а плотвицы и ерши в самый раз. Снеси-ка, — сказал он.
— А ты сам пойди, снеси.
— Да как-то мне совестно. Пожадничал я, а рыбы-то мы с тобой наловили вдоволь.
Еня выручил деда, снес трактористам на уху мелкой рыбы.
Домой они возвратились довольные друг другом.
Прибава
Настина мама, Мария Петровна, много лет работает в колхозе дояркой. У нее десять коров — чистокровных ярославок. Как-то прибежала она в полдень домой, расстроенная, хмурая:
— Вот наказанье! — говорит. — Пеструля-то из стада ушла, пропала. Пастухи недосмотрели!
— Мама, а куда она ушла? — спросила Настенька и тревожно на нее посмотрела.
— Где-нибудь в лесу. Боюсь, не увязла бы в болоте. Тяжелая она у меня, да и время-то у нее подходит к отелу. Пойдем на розыски, дочка!
— Пойдем! — живо отозвалась Настенька.
— Обуйся и оденься потеплее.
Мария Петровна набросила на плечи ватник, покрыла голову старенькой шалью, взяла со стола ломоть хлеба и завернула в фартук.
Добежали мать с дочкой до молодой сечи, где пасся колхозный скот. Пастух, высокий парень с медной трубой, повешенной на ремне через плечо, тоже пошел с ними на розыски, оставив со стадом подпаска.
— Мария Петровна, не сердитесь на меня, уж я как следил…
Доярка молчала, плотно сжав тонкие губы. Чувствуя за собой вину, пастух подыскивал оправдания:
— Пеструля как ни на есть, а хитрая коровенка…
— Не коровенка, а корова.
— Я знаю, что она по удою-то хороша, да вот телится под осень.
И правда, была уже осень. Вереницей тянулись серые облака, на небе кое-где образовывались разводья, в них иногда показывалось солнце. Оно золотило лес, озимые поля и, не успевая подсушить на молодой отаве росу, снова пряталось в облаках.
Пастух остановился и, поразмыслив, сказал, виновато поглядывая на доярку:
— Вы, Мария Петровна, с дочкой идите обочиной леса, а я обогну болото да спущусь в низину. Кричите мне, как что увидите…
— Ладно, — ответила за мать Настенька.
За пастухом погнался его большой рыже-бурый пес. У собаки на ошейнике зазвенел колокольчик. Колокольчик подвешен был для того, чтобы на собаку не напали волки.
Лес в тех местах тучный, глухой: сосна и ель в обхват да лозовая береза, бугристая, в комле. По лесу обрывистые овраги да пересохшие болотины, заросшие острой, как ножи, осокой.
— Пеструля, Пеструля! — звала Мария Петровна, прислушиваясь и зорко поглядывая по сторонам.
Настенька шла неподалеку от матери и тоже звала. Под ногами хрустели и неожиданно стреляли сухие сучья и валежник. Ноги заплетались в густом папоротнике или вязли в пышном мхе. Настенька подумала: «Наверно, здесь водятся волки». И как только подумала об этом, сердце ее сжалось от страха.
Они пересекли гладко выкошенную и уже заросшую травой ложбину и опять углубились в лес. Пастух ушел далеко, чуть была слышна его труба: ду-ду-ду… Верхушки сосен и елей сомкнулись, и когда солнце появлялось, то проникало сюда слабо-слабо. По земле сновали беспокойные тени.
— Мама, страшно-то как! — сказала Настенька.
— А ты об этом не думай и бояться не будешь.
— Само думается…
Мария Петровна пожалела, что взяла девочку с собой. Да и дом остался без надзора. Лучше бы позвать кого с фермы. Впопыхах-то не смекнула.