Две повести о любви - страница 43

Руди Фримелю вначале вообще не было нужды врать. Как на автомеханика на него был хороший спрос. Не исключено, что с самого начала он работал в гараже СС. Его команда базировалась вне территории основного лагеря, позади дома эсэсовца, командовавшего блоком. Это был вытянутый деревянный барак, покрытый гофрированными стальными листами, стоящий на обнесенной забором территории, где обслуживались и ремонтировались грузовики, легковушки и мотоциклы. Осенью сорок четвертого там даже стояли подбитые танки дивизии СС «Гитлерюгенд», которые надо было вновь привести в боевую готовность. Гаражная команда была самой привилегированной. Фримель и сам садился за руль, он заводил и обкатывал автомобили. Вполне реально, что начальник его команды сам был автомехаником. То есть они были коллегами, и эсэсовец быстро понял, что Фримель обладает высокой квалификацией. Он вряд ли скупился на похвалы, тем более что Фримель держался с достоинством, не высокомерно, но и не подобострастно. Помню, как однажды один из младших чинов в команде электриков, у которого на Соле была моторка, прибежал к нему: «Слушай, у меня лодка заглохла. Взгляни на нее, ты же понимаешь в моторах». И они покинули лагерь и направились вниз к реке, Руди разобрал и снова собрал мотор, потом запустил его, и оба издали радостный вопль, разнесшийся по всей округе. Я еще помню, как он дал мне с собой женское белье и хлеб, когда меня послали в Биркенау пронумеровать бараки и написать лозунги вроде «Вошь — это твоя смерть» или «Есть только один путь к свободе, и его вехи — это упорный труд, любовь к отечеству, чистота, послушание…» Руди был не такой, как некоторые другие лагерные знаменитости, трясущиеся над своими сокровищами, и боже упаси попросить их об одолжении. Он пользовался популярностью и общей любовью, все знали, что это человек, который тебе не откажет. Однажды, ранним воскресным вечером, он подарил мне целую горсть лекарств для больных австрийцев, прибывших в лагерь. Лекарства! У кого был хотя бы порошок от головной боли, тот уже считался в лагере богачом.

В гараже содержание было получше, наверное, им перепадало что-то с эсэсовской кухни, и Фримель выглядел довольно упитанным, и Весели тоже, этот прыткий паренек, исполнявший функции писаря и ставший чем-то вроде адъютанта при Фримеле, оба были не разлей вода, мне кажется, что Фримель чувствовал какую-то ответственность за мальчишку, напоминавшего его самого в юности. Короче, Фримель был в хорошем настроении, крепкий, жизнерадостный мужчина, твердо веривший в то, что у него есть перспектива выжить в этом адовом лагере. Убежденный марксист, с твердыми моральными принципами, вступивший в партию не по соображениям целесообразности, нет, он порвал с политикой социалистов по внутреннему убеждению и объявил себя сторонником компартии. Когда, этого я не знаю. Вероятно, в 1941 году, после нападения Германии на Советский Союз. То есть не потому, что желал что-то от этого получить. Так или иначе, Фримель был коммунистом. Эрнст Бургер, которого я очень любил, потому что он был смышленым рабочим пареньком, рассказывал мне о Фримеле и о его работе, о том, что Фримель выполняет важные функции, снабжает остальных информацией, поскольку у него есть возможность слушать радио.

Позже Фримель описывал мне настроения в гараже. Со временем у них сложились относительно хорошие отношения с эсэсовцами, а у тех частенько происходили пьянки. Однажды там нечего было пить, я это помню, словно он мне вчера рассказывал, и заключенные из уголовных глушили метиловый спирт, который сами гнали то ли из бензина, то ли из керосина, в общем, какую-то смесь. После этого двое ослепли, а еще несколько человек попали в лагерный лазарет и отдали богу душу. Таковы были последствия деморализации и безысходности, распространившиеся среди немцев после поражения под Сталинградом.

Когда меня перевели в Аушвиц, а это было в августе 1942-го, он был уже там. В Дахау один земляк предупредил меня, чтобы я разыскал в Аушвице Эрнста Бургера. Я стал писарем в лазарете, а у них там была гигантская картотека, и я нашел в ней Бургера. Через пару дней я отправился на его поиски. Он тогда заболел брюшным тифом, но польские санитары отпустили его, они подозревали, что предстоит селекция, и он вернулся в свой барак. Там я его и навестил, в 4-м бараке, сначала он не хотел говорить, но потом раскрыл мне, что тут есть два надежных австрийца, Людвиг Весели и Руди Фримель. Иногда нам удавалось коротко переговорить. Фримель спал в бараке, в котором было много французов. Они его очень любили. Его и поляки, кстати, тоже обожали.