Две повести о тайнах истории - страница 14

Рузмат коротко смеется. Он ничего не слыхал об этих мудреных гипотезах, но зато отлично знает, что когда поблизости (в Турткульском районе) колхозники взялись как один и прорыли канал Пахта-Арна, то на месте пустыни принялся сад. А ветры как дули, так и дуют. И знает другое (его, правда, тогда еще не было на свете, но все равно, все взрослые про это рассказывают): когда в здешних местах хозяйничали басмачи, достаточно им было узнать, что какой-нибудь кишлак за советскую власть, — и они сразу отводили воду от его полей, вытаптывали посевы, а на месте горшков для просушки выставляли на плоские крыши домов отрезанные головы хозяев. Целые кишлаки снимались тогда и уходили из бандитских мест… Что, их гнали ветры? С дехканами уходила с полей и жизнь: поля пересыхали и трескались, шелудивая корка такыра покрывала их налетом смерти — вот как возникала пустыня!

Рузмат отлично управляется со скальпелем в Рюриковом раскопе, но нисколько не хуже орудует и кетменем на колхозном поле. К истории он относится также по-хозяйски: как человек, знающий, что делать, чтобы плоды были хорошими, и отчего плоды бывают плохими. Пусть его образование пока невелико, зато у него прочно сложившееся отношение ко всему, что он знает. Кто ему посмеет выдумывать сказки про ветры и капризы Аму-Дарьи! Басмачи тоже морочили темных людей сказками: «Знаете, что сам аллах против красных?» А винтовки у них были английские. Что, аллах — англичанин? Вот какой у них был аллах!

В выходные дни на Топрак-калу частенько приезжают колхозники из ближайших колхозов на экскурсии. Ничем не гордится Рузмат больше, чем своей привилегией выступать перед ними экскурсоводом. Он уверенно объясняет:

— Вот здесь жил хорезмшах со своими министрами и стражей, а вот там… — он обводит рукой остальное городище, простирающееся внизу, — там жили колхозники.

И, не замечая улыбок, появляющихся после такого объяснения: для него ведь «крестьянин» — слово забытое, он знает только «колхозник», — продолжает:

— Тут цвели замечательные сады — мы нашли в земле сохранившиеся косточки урюка, винограда, персиков; протекали глубокие арыки. Но пришла одна банда и, когда ей не захотели подчиниться, воду отвела, сады вырубила, людей прогнала… Басмачи!

— Рузмат, — спрашивают его, — что это за банда была, про кого это ты рассказываешь?

— Про Чингисхана, неужели не понимаете?

Отличился он и в одной научной догадке. Правда, она была высказана — и даже более того: разработана — еще до него, но он этого не знал.

Догадка была вот какая. Пожалуй, самые интересные помещения из раскопанных в Топрак-калинском дворце, наряду с «залом царей», — «зал побед» и «зал гвардейцев». Стены этих залов — сплошь в барельефах или нишах со статуями. Больше натуральной величины — статуи хорезмшахов, меньшего размера — остальные скульптуры: женские фигуры (жены?), воины-гвардейцы, боги-покровители.

Художественная манера, в которой исполнены все эти группы, свидетельствует о зрелом мастерстве древнехорезмийских скульпторов и самостоятельности их школы. Ни эллинское искусство, с которым искусство народов Средней Азии было связано с древнейших времен, а в особенности после походов Александра Македонского, ни искусство индо-буддийское, которое также было знакомо древнему Хорезму, не подчинили их себе: скульптуры в залах дворца не примешь ни за изваяния индо-буддийских храмов, ни за греческие статуи, хотя преображенные традиции обеих культур и ощущаются.

Но в чем как раз отличился Рузмат — это в том, над чем немало поломал голову сначала и Толстов. Каждая группа барельефов отделялась от другой широким простенком, который был декорирован так: с середины простенка к его бокам шли наподобие лиры, снизу вверх, постепенно сужаясь и образуя спирали на концах, две рельефные толстые глиняные полосы. Но это были изображения не лиры: полосы были чересчур толсты, не было в помине и струн, иным был низ. В некоторых местах на полосах можно было как будто разобрать какие-то поперечные зарубки. Впрочем, возможно, это лишь казалось.

Мотив орнамента упрямо повторялся: едва откопают новый простенок, как снова видят, что он декорирован так же. Что же означал этот мотив? И каково было его происхождение? Орнамент никогда не бывает случайным, — старая истина: если видное место в орнаменте принадлежит, скажем, рыбам, то можно поручиться, что этот народ во времена близкие или отдаленные непременно жил у воды и занимался рыболовством. А о чем говорили эти упрямые толстые глиняные полосы?