Две старые старушки - страница 9
Они крепко прижимались друг к другу, целовались, поглаживали друг друга, покусывали за ушко.
До тех пор, пока силы их не иссякли и они не поняли, что любви больше нет.
Тогда они уселись на лавочке. Вид у них был усталый и бледный. Они обняли друг друга за плечи, понурились, покачали головами и сказали:
— Стало быть, мы больше не любим друг друга.
— Стало быть.
Они долго молчали. Потом одна старушка сказала:
— Но мы-то в этом не виноваты.
— Да нет, конечно, — сказала другая старушка. — Конечно, нет.
— Как это странно, — прошептала первая старушка немного погодя, — что мы больше не любим друг друга.
— Не говори, — прошептала вторая старушка.
Они потрепали друг друга по плечам, утешая, и на них снизошло странное чувство тепла и умиротворения, какого они до тех пор еще никогда не испытывали.
— Я думала, что теперь буду чувствовать себя совсем по-другому, — сказала одна.
— Я тоже, — сказала другая.
Так сидели они часами, в сумерках, ноябрьским вечером, незадолго до смерти.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ так долго жили вместе, во втором этаже, в унылой мрачной округе, что исхудали и иссохли.
Они перестали выходить на улицу. Соседи делали за них покупки, а то и вовсе забывали про них.
Спали они мало, потому что во сне им непременно являлись толстые, лоснящиеся мужчины, которые бормотали вздор и грозили им пальцем. Старушки предпочитали бодрствовать.
Днем они усаживались рядышком на подоконнике, болтали ногами, перебирали свои воспоминания и говорили: «Ах да!» или «Это уж точно».
В молодости они обе были влюблены в одну большую толстую нерешительную женщину, и только потом друг в друга.
В один прекрасный день они сделались такими худыми и легонькими, что ветер подхватил их и смел с подоконника. Он раздул их юбки, и, медленно кружась, старушки опустились на землю.
Они уже так долго не выходили за порог, что с изумлением указывали друг другу на разные диковинки.
— Смотри, смотри!
— А вон там!
Они уселись на тротуаре, подобрали под себя ноги и разгладили юбки.
Какой-то старичок шел по улице и разбрасывал перед собой хлебные крошки. А кто-то другой говорил: «Кыш, кыш!»
Они подтолкнули друг друга локтями, потерли руки и просияли от удовольствия. Старые-престарые старушечки. Осенним днем.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ жили в домике в центре города.
Этажом выше поселился маленький толстый человечек. Он был лыс, от него исходил запах сыра.
Когда ночью старушки укладывались в постель и принимались ласкать друг друга, человечек колотил в пол и кричал:
— А ну тихо!
Когда же они потихоньку целовались, он не унимался: бум! бум! — и раздавался его голос:
— Я все слышу! Прекратите наконец шуметь! Староваты вы уже для таких-то штучек!
Старушки перешептывались: «А что, в самом деле мы уже стары для любви?» Сами они этого не знали.
Всякая ласка, всякий поцелуй были слышны человечку.
И порой даже посреди ночи, когда они уже давно лежали рядом без движения, он кричал:
— Так-то оно лучше!
Они надеялись, что он умрет.
Заниматься любовью днем они не умели, как-то не выучились. Малейший лучик света раздражал их.
Однажды ночью они решили не обращать на него внимания.
Они поцеловались.
Бум-бум.
— Прекратите!
Они не прекратили.
Минуту спустя человечек вломился к ним и возник перед ними в своей желтой пижаме.
— Совсем, что ли, из ума выжили? — закричал он с пылающими щеками.
Старушки перепуганно взглянули на него.
— Я вас предупредил! — сказал он. Его голос сорвался.
После этого старушки уже не занимались любовью и спали как можно дальше друг от друга на разных краях постели.
Человечек при встрече здоровался с ними удовлетворенно.
— Добрый день, сударыни.
— Добрый день, сударь.
Он не умер. Умерли они, одна за другой.
Их похоронили без особой суеты. Дальний племянник одной из старушек в одиночестве следовал за гробами в дождливые дни похорон.
А со старушками случилось вот что.
Как-то раз среди ночи, когда они обеспокоили толстого коротышку-соседа своими ласками, он выломал им дверь, смахнул со стола вазу и плюнул им в лицо.
Они были потрясены и вскочили с постели.
Человечек ушел.
И тогда старушки обменялись быстрым поцелуем, таким сильным и страстным, каким только могли, и целовались, пока он не вернулся в свою комнату и вновь не прижался ухом к полу, чтобы подслушивать за ними.