Две жизни в одной. Книга 1 - страница 5
Я выбегаю из церкви на солнечный свет и несусь к вокзалу.
— Тетенька, мне цветов для мальчика. Он в церкви лежит. Вот деньги! — я протягиваю торговке пятак. Старая женщина как-то странно смотрит и дает мне целую охапку белых астр.
— Вот возьми...
Из глаз старушки почему-то текут слезы. Я бегу в церковь, молча кладу цветы на грудь цыганенка. Женщина в черном крепко прижимает меня к себе.
— Пусть горе минует тебя, — шепчет цыганка, — будь счастлива, прощай.
Мне больше никуда не хочется идти. Я спешу домой к тете Луше.
Кстати...
Позднее, где-то в 60-е годы, я написала свое первое большое стихотворение, связанное с детскими воспоминаниями о селе Тайцы, что под Ленинградом.
Далекое детство
Далекое детство виденьем забытым нет-нет да вернется ко мне,
а если терзают мне сердце сомненья, цыганка приходит во сне.
Склонившись, роняя тяжелые пряди, монисты рукой теребя,
тихонечко шепчет и волосы гладит: «Пусть горе минует тебя».
Закатного солнца зловещие блики сжимают в ладони пятак.
Старушка седая букетик гвоздики дает мне у церкви без денег, за так!
Гвоздики, лишь знавшие солнце, легли на мальчишечью грудь.
За гробом ушла, с одинокою болью, цыганка в неведомый путь.
А я, как сиротка, прижавшись к осинке, гляжу растревоженно вслед.
Не те ли, забытые с детства, слезинки открыли поэзии свет?
(Сокращенный вариант)
Ленинград. Наша семья в составе папы, мамы, меня и брата живет на улице Прядильной в доме №20 в квартире 50. На углу — булочная, за углом — Садовая, на ней — сквер. Раньше здесь был базар, а до него — церковь. Но я ее помню смутно. Вот и все.
Сегодня мы с подружкой Нонкой при деле. Сначала сидели в нашей квартире и кидали в окно разные вещи. Колька и Вовка стояли внизу и ловили. Нам было интересно дарить вот так — через окно. Мальчишки складывали вещи в кучу и кричали: «Кидай еще!» И мы швыряли.
Когда куча стала почти с Кольку, во двор пришла тетя Дуся, наша дворничиха, и велела «немедля стащить все обратно». Но так как Колька и Вовка исчезли, нам с Нонкой пришлось таскать вещи самим на пятый этаж. Это было совсем неинтересно, но ослушаться тетю Дусю у нас никто не смел. Она не только подметала двор, улицу, закрывала ворота на ночь, но и следила за ребятами. Она была нашим дворовым воспитателем.
Пока мы таскали вещи, мамина меховая горжетка оказалась на Нонке, Нонка притащила из дома бабушкину сумочку, обшитую бисером по бархату, и черную шляпу с вуалью. Говорят, под вуалью не видно лица. Но Нонка меня сразу узнала и посоветовала загримироваться. В это время появились Вовка и Колька. Грим отыскали у Кольки. Колькин папа был художником, рисовал рекламы для кино. Кисти Колька нашел сразу, а вот краски пришлось размачивать. А так как Колькин папа был художником, рисовал Колька. Получилось ничего, если смотреть через вуаль.
— Теперь, — сказал Колька, — тебе нужны туфли на каблуках.
Туфли Колькиной сестры были великоваты, поэтому в острые носы мы сунули свернутые кожаные тапочки.
— Мы тоже нарядимся, — сказал Вовка. — Мой папа в заводском клубе спектакли разыгрывает. Сейчас принесу.
Колька надел черный длинный сюртук, задние полы которого свисали почти до земли, в руки взял трость с львиной головой. Вовка напялил на голову черный блестящий цилиндр. А чтобы цилиндр не сползал на нос, Вовка запихнул в него мамин головной платок.
— Не сидеть же дома, раз нарядились! — сказала Нонка.
— Факт! — поддакнул Колька, опираясь на львиную голову.
Через двор прошли благополучно. Тети Дуси во дворе не было. Наверно, своего Леньку спать укладывала.
В подворотне к нам привязался Шарик. Вовка вытащил из кармана веревочку, пристроил Шарика к Нонке.
— Будешь «дама с собачкой», как в папиной пьесе! — заявил Вовка.
Шарику наша затея явно нравилась. Он вилял хвостом и не сопротивлялся. На улицу вывалились чинными парами и направились к скверу.
Черная вуаль мне мешала, но больше мешали тапочки. Они все время вылезали из туфель. Приходилось останавливаться и запихивать их обратно. Глаза начинало пощипывать. Зато Нонка все время хохотала. Малиновые щеки ей совсем не мешали.