Двенадцать цезарей - страница 2

Настоящая книга предназначена для легкого чтения, и ее цель будет достигнута, если вдохновит хотя бы одного читателя вернуться к античной, справедливо прославленной «Жизни двенадцати цезарей».

Обособленный благодаря своему высокому положению, «лысый развратник» Гай Юлий Цезарь скрывает от нас сокровенные уголки души и ума. «Так было всегда. Он всегда был верен своему принципу: „Пришел, увидел, победил“. Он также писал и нетерпеливыми жестами и высоким голосом домогался от современников если не любви, то молчаливого согласия, содействия, признания, благоговения, шумных приветствий, энтузиазма и прежде всего восхищения и действий. Он не снисходил до объяснений, но беззастенчиво утверждал, что дороже самой жизни ему было публичное признание качества, называемое римлянами дигнитас[4] (которое, согласно Цицерону, он ценил выше нравственного приличия)».[5]

Масштаб его достижений поражал современников и вызывал у них неприязнь (как и привычка бесцеремонно обходиться со строгими требованиями закона в тех государственных органах, которые он завоевал подкупом, лидерскими качествами или просто личным обаянием). В античных источниках, в том числе в письмах Цицерона, обнаруживается такое двойственное отношение: в них не указан ни один мотив Цезаря, за исключением показной самоуверенности. Он открыто считал себя главным человеком в государстве. Цезарь не терпел над собой старших и однажды заявил, что предпочитает быть первым в горной глуши, чем вторым в Риме. Светоний утверждает, что он «позволял воздавать себе почести, слишком пышные для простого смертного…».[6] «Не было таких почестей, которые он принимал бы без удовольствия». Мы хорошо знаем, чем это кончилось.

Время от времени Цезарь становился холодным, и неистовство амбиций защищало его от одиночества, вызванного эпической надменностью. Мы многое узнаем об этом человеке из горстки сохранившихся скульптурных портретов: длинноносый, широкобровый, с выступающими скулами и решительным, прямым взглядом, с залысинами, из-за которых он весьма переживал. Стиль подобных изваяний еще долго будет развиваться, прежде чем достигнет мягкой идеализации, которая трансформирует публичный облик его преемника Августа из автократического вундеркинда в нестареющего мраморного красавца. По утверждению письменных источников, внешность Цезаря была совсем не героической (из них можно также почерпнуть сведения о том, что вежливость была ему не свойственна). Он одевался с эксцентричным великолепием, переделав сенаторскую тунику с пурпурной полосой в тогу с рукавами, украшенными по всей длине бахромой, и свободным поясом на талии. Позже он стал носить ярко-красные сандалии. Привередливость, граничащая с тщеславием, судя по слухам, заставляла его удалять лобковые волосы. По такого рода деталям римляне обычно обнаруживали слабости того, кто в иных отношениях казался великим, но при желании мы можем пренебречь данной частностью.

Из тридцати трех кинжальных ран, нанесенных Цезарю в мартовские иды 44 г. до н. э. заговорщиками (его друзьями-римлянами и соотечественниками, а также обманутыми мужьями и бывшими коллегами), смертельной оказалась только одна — говоря поэтическим языком, рана в сердце, или близко к нему. Но умер отнюдь не поэт, хотя он писал стихи: одно стихотворение, с подобающим названием «Путешествие», было записано в течение двадцатичетырехдневного марша из Рима в Дальнюю Испанию. Скорее это была смерть человека, который много посеял и собрал соответствующий урожай. Как заявил сам Цезарь на обеде у Марка Лепида, в то время как вызревали разногласия, он всегда предпочитал скорую смерть. Заговор способствовал исполнению этого желания. Учитывая откровенное пренебрежение Цезаря к римскому правящему классу, его судьба, по словам Плутарха, была «не столько неожиданной, сколько… неизбежной».[7]

Испытывая непреодолимое влечение к афродизиаку власти, противясь повиновению в любом аспекте жизни, он создавал легенду относительно собственной исключительности и безудержного безрассудства, в которую никто не верил больше, чем он сам. В эпоху, когда необузданное самомнение прививалось большинству сыновей сенаторов, Цезарь с большой охотой поддался этому искушению.