Дворец на двоих - страница 7

— В своем романе «Мать», первом произведении социалистического реализма… — монотонно бубнила она. — … Романтические мотивы «Старухи Изергиль»…

И ее слова незаметно вплетались в Наташин сон.

…Наташина мама сидела за столом, подперев щеку рукой, и задумчиво смотрела в окно. Какая-то черная старуха с клюкой злобно шипела сквозь толстое стекло:

— Горит сердце Данко! Все горит! Все сгорите!

— Я знаю, где у Павлика листовки, — сказала мать. — Он прячет их в капусте.

— Все равно! — бесновалась старуха. — Все провалится в тартарары! Провалится… на первом же экзамене!

— Мало ли что приснится, — утешал ее Андрей. — Ты просто перезанималась.

Они взволнованно просматривали вывешенные списки с оценками.

— Я не могу себя найти. — Наташа водила пальцем по строчкам, но буквы прыгали перед глазами.

— Да вот же! — сказал Андрей. — Четверка. И у меня тоже. — Он облегченно вздохнул. — Убедилась, что зря боялась?

— А что хорошего? — грустно покачала головой Наташа. — Теперь мне придется остальные экзамены сдавать.

— Это из-за меня, — сокрушенно сказал Андрей.

— Что носы повесили? — подлетел к ним сияющий Павлик. — У меня тройбан! Я узнал, надо пойти в комиссию, если недоволен оценкой, и подать заявление о претензии. Апелляция называется.

— Зачем? Какой смысл?

— Вы что, не понимаете? Может, тебе специально снизили оценку, чтобы своего протянуть? А ты им: «Предъявите, будьте так любезны»…

В углу около лестницы рыдала одна из Наташиных соседок — смешная конопатая малышка. Павлик ее растормошил и потянул за собой в комиссию.

Держа девчонок за руки, Павлик протиснулся сквозь толпу недовольных у кабинета русского языка.

Гладко прилизанная дама в очках долго листала «двоечные» сочинения.

— Как фамилия? — переспросила она конопатенькую. — Петрова Ира? Здесь только Петрова Света.

— А я где же? — хлюпала носом Петрова Ира.

— А у тебя тройка.

— Значит, в списке ошибка? — Конопатенькая моментально перестала плакать и засияла всеми своими веснушками.

— А какая, собственно, разница? — пожала плечами дама. — Все равно ты с тройкой не поступишь. — И повернулась к Наташе: — Вы?

— Почему у меня четыре? Можно посмотреть? — вежливо спросила она даму, кипя внутри от негодования.

— Нет, нельзя, — в тон ей с улыбочкой отозвалась дама.

— Почему это?

— Потому что у вас положительная оценка, а мы принимаем претензии только по неудовлетворительным.

— Но я хочу убедиться…

— Если вы не доверяете нашим педагогам — отправляйтесь в другой институт, — отрезала дама и бросила: — Следующий.

— А про себя чего не спросил? — глянула на Павлика Наташа.

— А меня все устраивает, — хмыкнул он. — Я думал, пара будет.

— Ну и ладно! — махнула рукой Наташа. — Буду сдавать остальные.

Две долгие недели один день был похож на другой. Все бродили сумрачные и сосредоточенные, измученные экзаменационным марафоном.

Наташа и Андрей почти не виделись днем, честно отсиживая положенное для подготовки время. А поздно вечером, когда соседи по комнате засыпали, они встречались на лестнице между этажами и до самого рассвета целовались у подоконника, пока ранняя пташка Павлик, отправляясь на пробежку, не разгонял их по койкам.

— Как кошки, ей-богу, — говорил он сочувственно. — У нас в доме Мурка с Васькой вот так же любовь крутят.

Наташа с Мариной остались одни. Соседки срезались и со слезами собрали чемоданчики. Марина уверенно получала «отлично», и только Наташа видела, чего ей стоила каждая оценка. Марина стала похожа на тень и безумно завидовала тому, с какой легкостью, словно играючи, получает свои пятерки Наташа, да еще и целуется ночи напролет.

Андрей не отставал от Наташи. С каждым сданным экзаменом он чувствовал себя все увереннее. Все-таки это очень приятное ощущение — быть одним из лучших и ловить на себе завистливые взгляды неудачников.

— Тьфу-тьфу, дурак паршивый, чтоб тебя… — бормотала Наташа, держа пальцы на руках крестиком и неотрывно глядя на дверь аудитории. Надо ругаться, это к счастью. Наташа уже знала все счастливые приметы.

Шел последний экзамен по географии, и Андрей как раз отвечал.

В холле вдоль подоконников толпились, замирая от страха, те, кому еще предстояло попасть на растерзание.