Дворец райских наслаждений - страница 20

— Милуорд! — окликнул проповедника Аиртон. — Послушайте, Милуорд.

Септимус, казалось, его не слышал.

— Милуорд, возьмите себя в руки! От вас ушел сын! Что вы собираетесь делать?

Септимус устремил на доктора бесстрастный взгляд синих глаз:

— Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, — холодно произнес Милуорд. — Я буду за него молиться.

— Бога ради, одумайтесь! Хирам всего лишь ребенок.

— Он оставил Дом Божий, доктор Аиртон. — Переубедить Милуорда было невозможно. — Ежели он покается и вернется, я заколю откормленного теленка и возрадуюсь возвращению блудного сына. Однако допрежь — не сын он мне.

— Господи Боже, — доктор уже понял, что с проповедником говорить бесполезно. — Миссис Милуорд! Летиция!

Очки женщины запотели от слез, но она твердо произнесла:

— Доктор Аиртон, вы слышали, что сказал мой муж. Его слово для меня закон. Я буду молиться о том, чтобы дьявол оставил в покое душу моего сына, — ее голос сорвался, и она зарыдала. Милдред обняла мать, словно желая защитить ее, и разгневанно посмотрела на Аиртона.

— Доктор, позвольте нам скорбеть в одиночестве, — произнес Септимус. — Вы не в силах помочь нам.

— По крайней мере я могу попытаться отыскать вашего сына, — ответил Аиртон и, кипя от негодования, повернулся на каблуках. Затем он обернулся и, кинув взгляд на Септимуса, запинаясь, произнес: — Когда я отыщу его, отведу к себе в госпиталь. Прошу вас еще раз подумать о родительском долге.

С этими словами он оставил семейство Милуордов возносить молитвы и направился прочь.

Молодой гимнаст, который во время проповеди кривлялся, изображая Септимуса, все еще торчал на площади в компании друзей. Когда доктор проходил мимо, гимнаст скорчил рожу и рассмеялся.

— Грязное отродье ублюдочной черепахи! Я не стану сносить твои дерзости. Прочь с дороги, вонючий отпрыск мула и слепой змеи! — рявкнул Аиртон.

Юноша, услышав обрушившийся на него бурный поток китайской брани, широко улыбнулся.

— Та мадэ! — выругался он. — Оказывается, один из них умеет говорить по-человечески.

И доктору Аиртону не удалось избежать очередного унизительно хлопка по спине — уже третьего за сегодняшний день. Оттолкнув гимнаста в сторону, он направился к южной части площади, от которой начиналась центральная улица, ведущая к огромным городским воротам и дому доктора.

Госпиталь, как и дом, являвшийся местом обитания доктора и его семьи, располагались на невысоком утесе, возвышавшемся над полями пшеницы примерно в двух милях от городских стен.

Некогда здания, превращенные в жилище и госпиталь, принадлежали зажиточному крестьянину. Доктор приобрел их в тот год, когда в городе бушевала чума — доктор желал подыскать себе место, где можно было хоть на некоторое время укрыться от кишащих бациллами чумы городских миазмов. Всего за какой-то год ему удалось перестроить глиняные мазанки, возведя на их месте современные кирпичные домики, окружавшие три соединенных между собой дворика в китайском стиле. На смену покрывавшей крышу соломе пришла аккуратная серая черепица, доктор приказал расширить оконные проемы и вставить в красные деревянные рамы новые стекла. Во двориках Нелли посадила цветы и деревья. Комнаты были просторны и тщательно прибраны — пол сделали из сосновых досок, а стены выбелили известью. Сестра Катерина — одна из двух монахинь, которых нанял доктор Аиртон, — говорила, что госпиталь напоминает ее монастырь в родной Тоскане.

Первый двор окружали кладовая, аптека и операционная, в которой Аиртон лечил явившихся на прием пациентов. Каждое утро в семь часов главный помощник доктора по имени Чжан Эрхао открывал ворота, и больные, зайдя во дворик, терпеливо дожидались своей очереди на скамейках, стоявших у любимой Неллиной карликовой сосны. Зимой больные ждали приема в специально освобожденной для них кладовой. Не только горожане являлись к Аиртону с жалобами на зубную боль, ишиас и фурункулы. К доктору приходили крестьяне из окрестных деревень. Порой они были вынуждены идти всю ночь, или же, если несчастные были не в силах сдвинуться с места, их приносили на носилках родственники. Широкоскулые, крепко сбитые крестьяне-северяне с обветренными лицами могли долгими часами сидеть неподвижно, стоически перенося боль, терпеливо ожидая того момента, когда доктор-иноземец наконец освободится и сможет уделить им несколько минут. Слава доктора Аиртона гремела на всю округу. Он был столь искусен, что редкий пациент уходил от него недовольным. Впрочем, лишь доктор знал, сколь мало он может сделать — в его распоряжении были лишь бинты и очень небогатый выбор лекарств. Раз за разом ему приходилось осознавать, что на свете есть болезнь, против которой медицина бессильна, и имя ей — бедность.