Двойная осторожность - страница 14
— С ума сойти! — сказал я.
Он кивнул.
— Выгода превыше здравого смысла…
— Прямо как все эти видеомагнитофоны, которые друг с другом не состыкуются.
— Вот именно. Хотя компьютерным фирмам стоило бы быть разумнее. Можно удерживать силой прежних покупателей, но новых этим не привлечешь.
— Ладно, все равно спасибо, — сказал я.
— Пожалуйста, — ответил Тед. Он поколебался. — А у вас что, действительно есть программа, которую вы хотите прогнать?
— Да. — Я порылся в кармане и выудил «Оклахому». — Вот эта кассета, и еще две другие. Не обращайте внимания на вкладыши — там один компьютерный вой.
— А записывал их специалист или любитель?
— Специалист. А это важно?
— Иногда да.
Я рассказал о том, как Питер составлял эти программы для клиента, у которого был «Грэнтли», и добавил, что заказчик не позволил Питеру испытать программы на машине, для которой они были предназначены.
— В самом деле? — обрадовался Тед Питтс. — О, ну тогда, если он действительно человек опытный и добросовестный, он мог записать на первую кассету сам язык. Апэпэшка — зверь капризный. Он мог решить, что так будет надежнее.
— Не понял, — сказал я. — Что такое «апэпэшка»?
— Компьютер, — усмехнулся Питтс. — АПП — «абсолютно послушный придурок».
— Вы шутите? — изумился я.
— Шутка, увы, не моя.
— А почему так надежнее?
Тед взглянул на меня с укоризной.
— А я-то было подумал, что вы лучше разбираетесь в компьютерах, чем мне казалось!
— Последний раз я сидел за компьютером десять лет назад. С тех пор я многое забыл, а они переменились.
— Так будет надежнее, — терпеливо принялся объяснять Тед, — потому что, если клиент позвонит и пожалуется, что программы не идут, ваш друг сможет объяснить ему, как загрузить в компьютер свеженькую версию языка, и тогда программы вашего друга будут нормально крутиться. Правда, — рассудительно добавил он, — этот язык займет уйму памяти, и для самих программ может уже не хватить места.
Он посмотрел на мое лицо и вздохнул.
— Ну ладно. Предположим, у «Грэнтли» память 32 килобайта. Это нормальный, средний объем памяти. Это означает, что у него имеется около сорока девяти тысяч ячеек памяти, из которых примерно семнадцать тысяч заняты языком «Бейсик». Таким образом, на программы остается около тридцати двух ячеек памяти. Верно?
Я кивнул.
— Поверю на слово.
— Но если вам придется загрузить язык еще раз, он займет еще семнадцать тысяч ячеек, и у вас для работы останется менее пятнадцати тысяч ячеек памяти. А поскольку вам для каждой буквы, которую вы вводите для каждой цифры, для каждого пробела, каждой скобки, каждой запятой требуется отдельная ячейка памяти, не успеете вы сделать ничего существенного, как все ячейки памяти окажутся заняты, и компьютер зависнет. — Тед улыбнулся. Многим кажется, что компьютер — это бездонная бочка. А он больше похож на мешок. Когда мешок наполнен, его приходится опорожнять, иначе туда больше ничего не положишь.
— Это вы детям так объясняете?
Тед слегка смутился:
— М-м… да. Всегда одними и теми же словами. Знаете, катишься, как по наезженной колее…
Прозвенел звонок на дневную регистрацию. Тед протянул руку:
— Давайте сюда ваши программы. Я попробую разобраться.
— Да, пожалуйста. Если это не слишком затруднит.
Он только рукой махнул. Я отдал ему «Оклахому» вместе с «Вестсайдской историей» и «Мы с королем» для комплекта.
— Сегодня не обещаю, — сказал Тед. — У меня весь день занятия, а к четырем меня вызывал Дженкинс. — Он поморщился. — Дженкинс! Ну почему мы не можем звать его попросту Ральфом, и дело с концом?
— Вы не спешите с программами, — сказал я. — Это не срочно.
Донне вынесли условный приговор. Сара рассказала мне, что из-за гибели Питера притихла даже мать ребенка, что на суде Донна плакала, и даже полицейские обращались с ней по-отечески. Голос у Сары снова был усталый.
— Как она? — спросил я.
— Очень плохо. По-моему, до нее только сейчас дошло, что Питера в самом деле больше нет.
Голос Сары звучал по-сестрински, по-матерински…
— Она больше не пыталась покончить жизнь самоубийством? — спросил я.
— Нет. Но бедняжка так уязвима! Ее так легко ранить… Она говорит, у нее такое чувство, словно с нее содрали кожу.