Двойная жизнь - страница 13

Совсем с ума сошла, сердилась на себя Юля. Зачем тебе этот дикарь? Зачем тебе мачо, у которого небось за сезон по двадцать женщин меняется? Романтики захотелось? Только-только от Ловцова отделалась и куда теперь лезешь? Но в дремотной полутьме перед глазами все всплывала и всплывала картинка: тонкие смуглые пальцы гладят узкую мордочку косули – и та жмурится, млея…

Утром, когда двинулись снова в путь, показалось, что небольшая их команда точно обрела второе дыхание. Катамараны побежали по бурлящей воде быстрее, береговые скалы словно прибавили в росте, течение ускорилось, повороты стали как будто круче – но, странное дело, страх не усилился, а, наоборот, куда-то улетучился.

Алекс правил тем рафтом, на котором сидела Юля. Она не хотела на него смотреть – но как завороженная не могла отвести взгляда от игры длинных мышц под блестящей смуглой кожей, от узких пальцев, легко сжимавших древко весла. Как смычок. И упрямые сверкающие струи – как струны… Да что же это за мысли-то в голову лезут!

На привале Алекс затеял шумное купание. Прыгал с выдающейся на стремнину скалы – то просто так, то ласточкой, то с переворотом. Экое изощренное мужское кокетство, думала Юля, отворачиваясь. Выпендривается, как мальчишка из младших классов. Ну вот что он тут демонстрирует? Зачем? Но потом вспомнила вдруг свой бег-полет по склону от Кызылярской пещеры, острое, почти животное ощущение счастья, поющее в каждой мышце, в каждой жилке послушного тела… Может, и Алекс вовсе не кокетничает? Просто ловит кайф от всех этих прыжков, ныряний, кульбитов? Это ведь и в самом деле невероятное удовольствие – чувствовать, что можешь! Не важно – что именно, главное – можешь!

Дружное «а-ах!» заставило ее повернуться к реке. В первое мгновение она даже не поверила своим глазам – Алекс поднимался из воды, держа в руках здоровенную, чуть не в руку длиной, рыбину. С коричневых плеч стекала серебряная вода, в прищуренных глазах прыгали солнечные искры, и весь он, облитый водой и солнцем, с бьющейся рыбиной в руках, больше походил на какое-нибудь речное божество, на духа воды, чем на человека.

«Дух» метнул в ее сторону искрящийся солнцем взгляд – и подмигнул, махнув рыбиной, с хвоста которой веером разлетелись радужно сверкнувшие капли.

Юля вдруг покраснела, словно ее застали за каким-то недозволенным занятием. Вот еще, больно надо – речных божеств рассматривать!

Впрочем, пустяки. До конца маршрута осталось всего ничего, так что ничего не будет, нечего и краснеть.

Ничего и не было.

Нет, правда не было. Правда-правда. Совсем ничего.

Никаких заигрываний, намеков и разговорчиков с подтекстом, на которые так щедр был Ловцов. Алекс не пытался подвинуться поближе, приобнять, тем более чмокнуть, якобы по-дружески, в щечку, не зазывал прогуляться по бережку. Зато когда Юля сражалась с непослушной стяжкой рюкзака, не желающим разгораться костром или хоть консервной банкой – он каким-то образом ухитрялся оказываться рядом. И банка открывалась, рюкзачная пряжка занимала должное положение, а на сложенных хитрым образом веточках в мгновение ока расцветал желанный огненный цветок. Правя рафтом, Алекс успевал еще и «работать гидом», щедро делясь знаниями об окрестных красотах. Адресовался он вроде бы ко всем сразу, но как-то так получалось, как будто рассказы были предназначены именно для нее, для Юли. Он знал все деревья и травинки – что как называется и для чего годится, – в полсекунды замечал прячущихся в скалах и ветвях птиц и о каждой тут же выкладывал целую историю – чем питается, как предпочитает гнездиться, где зимует, – по единственной поклевке определял, какая рыба с той стороны лески – голавль, хариус или простая плотвичка. И ни разу не ошибся. Типичный лесной бродяга, определила Юля, но тут же усомнилась. Да, большей частью Алекс «жил» на реке. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: этот не пропадет нигде. И не просто не пропадет, а везде будет к месту: хоть в штормовке у походного костра, хоть в смокинге на дипломатическом приеме.

По правде сказать, Юля отчасти позавидовала этой житейской легкости. Сама она рядом с Алексом начинала себя чувствовать словно бы чересчур серьезной. А ведь жизнь – такая яркая, сверкающая, пестрая… как вспорхнувшая из прибрежных кустов иволга. И, вспоминала она, сбегая по тому околопещерному склону, она ведь тоже чувствовала в себе эту способность к полету. Вот бы вернуть это острое, сладостное чувство! Вот бы научиться так жить – словно летать!