Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя - страница 10

Шестой велит проверить, как там оставшиеся члены стаи в городке. Я возвращаюсь и замечаю, что дети и женщины с младенцами исчезли: у руин сидят лишь три старухи, словно три огромных сизых голубя, втянув головы в плечи, и чего-то ждут. Мое любопытство пересиливает осторожность, и я подхожу к ним вплотную: я еще ни разу в жизни не видел старость. Она ужасна – еще омерзительней, чем женская внешность. Если такие изменения происходят с любым, кто старится, – то хвала Дуче, что он нас от этого избавил: лучше быть съеденным в расцвете сил, чем страдать и заживо разлагаться.

И тут из-под лохмотьев ближайшей старухи выскакивает ловкий ребенок и набрасывает на меня сеть-парализатор. Появляются две половозрелые особи, забракованные шестым (у них были младенцы), старухи и девочки, еще не успевшие стать женщинами. Они затаскивают меня через пролом в полу руин в сводчатое смрадное подземелье, где подвешивают в точно таком же пыточном кубе. Раздевают меня догола, перетягивают половой орган так, что он набухает, как в коитусосимулякре. Голые женщины начинают проделывать со мной то же самое, что делал я с половозрелыми, повторяя: «Ты узнаешь, что значит настоящая любовь», но я их совершенно не понимаю: почему я должен забыть, что такое экспериментальная кулинария? При чем здесь кулинария? Все женщины по очереди соединяются со мной, продолжая меня истязать: дикая смесь боли и удовольствия. Когда же я слышу где-то сверху голоса ребят, готовых меня освободить, женщины выливают на пол ведро какой-то вонючей дряни и поджигают ее.

Нет сил кричать, во рту кляп. Старухи, девочки, женщины – все чертово отродье бесследно исчезает во мраке подземелья, бросая меня поджариваться в пыточном кубе. Теперь-то я, кажется, понимаю, что они имели в виду под словом «кулинария». Или же любовь – это что-то другое? Жертва?

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на земле лицом вниз, прижавшись лбом к слегка еще теплому пеплу. Приподняв голову, попытался оглянуться, но не смог: шея затекла и совершенно не двигалась. Слегка подташнивало, особенно когда мысль случайно задевала рецепторы памяти, которые кровоточили свежими воспоминаниями из параллельного мира. Заря уже тронула кромку горизонта, а утренняя звезда ярко сияла в темном небе, напоминая об истории с волхвами, которые на свою беду встретились с окаянным царем Иродом. Звезда лукаво подмигивала мне, словно напоминая, что в моих руках – в отличие от рук наивных халдеев – не золото, мирра и ладан, а только ключ к тайным дверям в соседние измерения. Им я пользовался без спроса, залезая в чужие сознания, как к себе в карман, в надежде найти «то, не знаю что» и кардинально изменить жизнь.

Весь путь до отеля меня преследовало ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Ни сон, ни переезд вначале в Равенну, а затем в Римини ничего не изменили. Нахлынувшая паранойя не позволяла мне расслабиться, лишила сна, к тому же я мучился ночными поллюциями.

В конечном счете голос плоти заставил меня вернуться на родину, к мокрому снегу и невероятной грязи: под действием лужковских химреактивов снег плавился в ядовитую жижу, которая заливала дороги и разъедала обувь. Отсутствие солнца после Италии угнетало, как и обилие русского языка вокруг.

В канун старого Нового года я решил организовать приватный праздник: договорился с проституткой Анжелой родом из Харькова, что она проведет со мной ночь за восемь тысяч рублей, и отправился к ней на квартиру, не обременяя себя приготовлениями. Исключением стала лишь бутылка шампанского и коробка конфет, купленные по дороге как проявление излишней сентиментальности. Жесткий секс в канун Нового года хорошо встряхнул психику, заставил вернуться на землю и трезво взглянуть на окружающие вещи.

Дальнейший вязкий разговор с Анжелой, перемежаемый вялыми половыми актами, мало походил на разговор двух родственных душ: она многословно-монотонно уговаривала меня снизить ей арендную плату и рассуждала о женском счастье – причем оно измерялось квадратными метрами. Ее счастье легко счислимо: собственная однушка в хрущевке, двадцать семь квадратов – просто счастье; двухкомнатная квартира в любом районе – невообразимое счастье; трехкомнатная квартира на Ленинском проспекте – предел счастья. Можно выписать к себе маму с сыном Аленом – она назвала его в честь Алена Делона – и зажить, как человек: завести богатого любовника и торговать телом не ежедневно, а только иногда, когда подвернется удобный случай, как, например, я. Мне хватило пары часов, чтобы ясно осознать: дальнейшие разговоры по душам с Анжелой равнозначны попыткам добиться искренности от неодушевленного предмета. Она и была предметом, который я пользовал для получения плотского удовольствия: формально – живой человек, но для меня – бесхитростная говорящая секс-игрушка, умеющая только подмахивать и сосать. В конечном счете мне стало так грустно, что я расплакался, а затем уснул прямо на груди у Анжелы, а она гладила меня по голове и пела украинскую колыбельную. Лишь позже я осознал, что мы не могли найти общего языка, ведь она старше меня почти вдвое и, наверно, испытывала ко мне скорее материнские, нежели иные чувства. Вполне возможно, подумал я тогда, что и ридна мати моя ничем не отличается от нее; она такая же, как и Анжела, – доставшее отца тупое злоебучее существо.