Дядя Джимми, индейцы и я - страница 10

стр.

Я очень хорошо помню, как мой дядя выглядел после развода Его по-свиному розовое, всегда одутловатое лицо вдруг осунулось и стало бледным. Вид у него был жалкий, его стало не узнать, как будто его пропустили через мясорубку, а потом снова собрали — хоть и с кожей, и с костями, но без крови.

Он влачил в своём подвале растительное существование, поверженный и сокрушённый, и ковал там великие планы своего отъезда. Он разослал несколько писем своим родственникам в Брисбан, Чикаго и Виннипег. Из Чикаго вообще не пришло ответа, даже открытки. Австралиец, кузен Джимми, ответил сразу: каждое второе слово было fucking, хотя письмо было на польском. Он писал, что после стольких лет тяжелейшего труда он с трудом выстроил свое существование и теперь не допустит, чтобы дядя Джимми, паразит и негодник, разрушил всю его красивую австралийскую жизнь.

А вот из Виннипега он через год получил приглашение.

Агнес на два года старше меня, без неё я тогда ни за что не решился бы уехать в Америку, клянусь перед Богом. Ещё маленьким мальчиком я знал, что когда-нибудь у меня будет девушка, предназначенная только для меня, что когда-нибудь я вызову её к жизни из моей мечты, а потом увидел Агнес на пляже, летом 1983 года, и сразу понял, что это и есть моя девушка, которую я столько ждал.

Агнес лежала на подстилке и читала книгу. Солнце светило ей в спину, волосы были собраны в хвост и подвязаны на макушке голубой лентой так, что вся её чудесная жирафья шея оказывалась на виду, великолепная шея, загорелая и нежная, как стебель. Я просто спросил у неё: «Что ты читаешь?»

Я никогда не забуду, как в наше первое общее лето мы гребли на лодке к Острову любви посреди озера Ротфлис и как пробирались там босиком через камыши, остропёстр и крапиву. Мне только что исполнилось шестнадцать лет, и я был очень горд, что наконец влюблён — в красивейшую девушку на свете, к тому же старше меня. Я был царь всех львов Вармии и Мазур, единственный подлинный герой. Я шел вслед за моей Агнес, пробирался с ней через жёлтые заросли острова, на котором паслись овцы, кося в нашу сторону недоверчивыми глазами. Я целовал Агнес, и мы теряли равновесие. Мы падали в траву. Мы плавали в озере, остужая наши тела. Я страшно боялся, но Агнес взяла меня за руку, и я бросил на песок её белый купальник-бикини. Голые, мы загорали на послеполуденном солнце.

Агнес по настоянию своих родителей, видных партийных функционеров из Олылтына, должна была изучать сельскохозяйственные науки и сделать университетскую карьеру в Кракове.

А обо мне уж говорить не приходится. Мои тётя Аня и бабушка Геня хотели дать мне надёжную, практичную профессию, поскольку идти в гимназию я не собирался. Мне предстояло выучиться на забойщика скота. Они старались внушить мне это всеми средствами. Не то чтобы я был неспособным учеником, нет, но всякий раз, когда я смотрел на доску с бесконечной цифирью, мне становилось дурно. Мой желудок аллергически реагировал на математику и физику. В школе я по большей части сидел с отсутствующим видом и не понимал ни слова. Всё это было для меня как китайская грамота.

При том, что я был очень талантлив. Я прекрасно играл на гитаре, этому меня научил мой дядя, и я не знал никого другого, кроме себя, кто столько времени проводил бы слушая радио. Би-би-си и «Радио Люксембург» были моими любимыми станциями. В моей комнате висели картинки из варшавского молодёжного журнала, плакаты Фрэнка Заппы и Ритхи Блэкмора — Ритхи сидит на шпагате на сцене под гигантским стеклянным глазом, искусственно освещённым, зелёным, жёлтым и красным, как радуга. Когда я слушал Би-би-си, в моей комнате сверкали молнии, а когда я повторял гитарную партию Ритхи и на шпагате доигрывал его соло до конца, подо мной разверзалась преисподняя.

Да, я и сейчас ещё помню мою первую электрогитару. То была чешская гитара, потому что чешские были лучше польских, но всё же не так хороши, как гэдээровские, потому что струны рвались, если дергать их слишком уж страстно и горячо.

Я молился на Фрэнка Заппу, а не на Богородицу из Ченстохова, как моя бабушка Геня. Он часто являлся мне во сне, и я вдруг слышал его голос, возвещавший мне зашифрованные послания. Тогда я шёл к озеру Ротфлис, к тому пляжу с красными берёзками и старыми понтонными мостками, чтобы подумать над его вестью. Я стоял под красными берёзками в любую погоду, даже если дождь лил как из ведра, даже зимой.