Дядюшка Шорох и шуршавы - страница 6

Меняла, Любин отец, который сам себя называл Закидон Закидонычем, останавливал Апельсина у древнего пожарного сарая и, наигрывая на детской дудочке грустно-радостную песенку «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», ожидал детвору.

По твёрдым ребячьим понятиям Закидон Закидоныч не зажиливал. За вещь справную он к свистульке или к дудочке давал в придачу нарядных котов в сапогах. Этих котов шила Любина мама, а Люба ей помогала. Самодельные коты, наверное, стоили не дешевле фабричных кукол, которые все на одно лицо.

Апельсин увозил телегу с хламом и с Закидон Закидонычем, а улица ещё долго была звенящей и нарядной. Мальчишки и девчонки носились с цветными воздушными шарами, дули что было мочи в свистульки и дудочки, играли блестящими скачущими мячами, показывали друг другу нарядных котов в сапогах, сравнивая, который лучше.

Домик Закидон Закидоныча стоял на краю города, за озером, на опушке берёзовой рощи. Закидон Закидоныч был человеком старым. Он женился, когда уже совсем поседел, и потому не чаял души в дочке.

Жили они в своём домике мирно и ладно, оглянуться не успели, а Любе в школу пора. Принесла Люба первую пятёрку, а вместе с пятёркой горькие слёзы. Кто-то на переменке крикнул ей:

– Тряпичница!

Прозвище тотчас и пристало. Ребятишки, одногодки, которые завидовали Любе, что у неё отец – волшебник, выросли. Им было теперь не до шариков, не до котов в сапогах. Да и понимали уже, что её отцу куда как далеко до их собственных. Утильсырьёпереработка! Разве это стоящее дело?

Время Закидон Закидоныча давно прошло. Магазины ломились от игрушек: от заводных, пневматических, электрических, на полупроводниках!

Теперь Закидон Закидоныч в город не наведывался, ездил по дальним пустеющим деревням, по фермам, лесным участкам.

А Любу всё-таки называли Тряпичницей. Защитить себя она не могла и потому на переменах в классе отсиживалась. Однажды пришла она к своему пню просто так: девать себя было некуда. Забралась в деревянное седло, прислонилась к Старому Пню щекой, закрыла глаза и услышала:

– Вникаешь или подслушиваешь?

Она так и подскочила, словно её и впрямь застали за бог весть каким стыдным делом.

На соседнем, совсем уже трухлявом пне сидел заплесневелый какой-то человечек.

«Больной, наверное», – подумала Люба.

– Я тебя давно приметил, – сказал незнакомец. – Ничего плохого про тебя не скажу. Не обижаешь малый народец.

Люба на всякий случай сложила указательные и безымянные пальцы крестиками и поглядела на заплесневелого сквозь ресницы: нет, не исчез. Незнакомец засмеялся:

– А чо? Похож я на Лешего или не больно?

На нём был серенький в полоску пиджак, потерявшие цвет штаны. Над белым лысоватым лбом вздымался серый пух.

Как тут потрафишь: скажи, что похож на Лешего, – обидишь, скажи – не похож, обидишь пуще.

– Вижу, добрая ты, – сказал Леший (про себя она признала-таки его за лесного человека). – Ничего обидного в том прозвании нет – Леший. Не хуже, чем у других. Че-ло-век. Нет, не хуже! Грешен, муравьиному народцу завидую. Ишь ведь как здорово сказано – му-ра-вей! Значит, отношение к мураве имеет. К муравушке. К ласковой траве.

– А ты что же, здесь и живёшь? – спросила осторожно Люба.

– А где ж ещё? Говорю, давно тебя приметил.

– Прямо вот тут? – Люба указала на пень.

– Ты чего смутилась? – сказал Леший серьёзно. – Указать на точное место не могу, с этим у нас строго, а в общем – здесь.

– Значит, это ты мне помог? Ну, помнишь, тогда?

– Это когда?

– Ну, когда я попросила Старый Пень, чтоб мой папа больше не ездил по городу.

– Ты сама посуди, как тебе пенёк мог помочь? Тут ведь волшебство нужно знать. Слова. Понимаешь?

– Да это я понимаю!.. – Люба вздохнула и потихоньку погладила свой Старый Пень.

– Ты чего взгрустнула-то?

– Так. У нас в честь окончания школьного года конкурс по труду будут проводить. Лучшие игрушки в Сибирь отвезут, детям строителей. Я Кота в сапогах с секретами смастерила, а нести в школу боюсь.

– Кривобокий, что ли, получился?

– Да нет, ладный. Уж больно даже ладный. Мамка говорит, ей такого вовек не сделать… Ребята, боюсь, задразнят.

– Почему?

– Что ж ты, не знаешь, как меня дразнят?