Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - страница 13
(1308–1400), человек крупного дарования и чрезвычайно живой фантазии, писал для церкви San Agnolo в Ареццо картину, изображавшую падение ангелов, причем придал Люциферу такой ужасный вид, что сам не выдержал созданного им зрелища. Старику всюду начал представляться дьявол, упрекающий Спинелло за безобразие, в котором художник его вообразил. Постоянная галлюцинация эта так подействовала на Спинелло, что он заболел и вскоре умер. Бриер де Буамон[35]прибавляет, что бедный Спинелло пробовал искупить свою вину пред взыскательным бесом, придав ему, — первый из художников, — более человеческий образ, но, должно быть, опоздал с этим своим покаянием, потому что бесы не давали ему покою и замучили-таки бедного галлюцината до смерти.
Вообще дьявол довольно-таки ревнив к репутации своей наружности. Гоголевский кузнец Вакула преследуется ведь чертом, подобно художнику Спинелло, отчасти и за то, что нарисовал дьявола в аду в таком мерзком виде, что бабы им стали детей пугать: «Ось, бачь, яка кака намалевана!»
Человекоподобность дьявола признавали все визионеры, удостоившиеся его лицезреть, но о точной его наружности, даже о росте, не только каждый из них, но часто один и тот же говорит разно. Св. Антоний[36] видел его однажды черным гигантом, который головою касался облаков, другой раз — в виде голого негритенка. Манихеи, еретики второй половины III века, приписывали Князю тьмы гигантские размеры. Анахореты пустыни Фиваидской видели беса обыкновенно в виде эфиопа, что естественно для белых людей, поселившихся среди чернокожих. Но в Средние века эфиоп этот перекочевал из Африки в Европу, и таковым видел беса даже св. Фома Аквинат. В русской церковной литературе, а в особенности в старообрядческой, «эфиоп» и «мурин» играют весьма важную роль — настолько, что оба имени, потеряв свое этническое значение, стали нарицательными кличками дьявола, обратились из эпитетов в синонимы предмета.
грезятся Власу[37] Некрасова в адских видениях его горячечного бреда.
Черный цвет дьявола естественно приличен ему как Князю тьмы. Исполинский рост он получил по наследству от языческих и библейских гигантов, воплотителей злой, антикультурной силы, враждебной идеям божества и религиозной цивилизации. Титанов греческой мифологии Данте нашел нужным перенести на мучение и в свой христианский ад, хотя последнему, казалось бы, совершенно бесполезна расправа с врагами Христом низверженного Зевса. Злая воля в средневековом эпосе всегда воплощается в великане, и великан этот — либо сам черт, либо сын черта. Дантов Люцифер — гигант, горе подобный.
В «Видении Тнугдала»[38] (XII век) Князь демонов, осужденный вечно жариться на раскаленной решетке, имеет, подобно Бриарею[39], сто рук. Таким же сторуким и стоногим видела Сатану в XIV веке св. Бригитта[40]. Иногда, впрочем, воображают дьявола карликом, в чем А. Граф видит влияние германской мифологии.
Данте дал Люциферу три лица, подражая подобным же средневековым изображениям в виде человека с тремя лицами Троицы небесной: как обезьяна божества и вечный контраст его, Сатана должен был, конечно, изобрести свою собственную дьявольскую черную троицу, пародируя ипостаси и отражая благодать их в карикатуру. Люцифер с тремя лицами изображался много раз в скульптуре, в живописи на стекле, в миниатюрах на манускриптах, с головою, то украшенной венцом, то обезображенной рогами, а в руках — скипетр, иногда меч, а то и два меча. Такое тринитарное изображение Сатаны гораздо старше и Данте, и Джотто, который дал ему место в одной своей фреске: Сатану писали так уже в XI веке. Более того, еще в апокрифическом евангелии от Никодима, памятнике VI века, упоминается «трехглавый» Вельзевул.
По мере того как в народах рос внутренний страх к дьяволу, все страшнее воображалась и его наружность. Понятно, что результаты воображения варьировались — сообразно верованиям той или другой местности и субъективно-художественному темпераменту воображавшего. Самый обычный и частый образ Сатаны — высокий изможденный человек, с лицом черным, как сажа, или мертвенно-бледным, необыкновенно худой, с горящими глазами навыкате, всею мрачною фигурою своею внушающий ужасное впечатление призрака. Таким не раз описывает его в XII веке цистерцианский монах Цезарий из Гейстербаха