Дьявольский полк - страница 61

Тишину нарушало только приятное пощелкивание ударявшихся друг о друга шаров. Мы становились на колени и целились, рассчитывали и спорили. Играли весь день и прекратили, только когда начался дождь.

Уходя, мы не убрали заграждений. Улица могла понадобиться нам на другой день.

Потом мы отправились в бордель на виа Марио деи Фиори, но, не дойдя туда, устроили драку с итальянскими горными стрелками. Это происходило возле большой кондитерской на виа дель Корсо. Разбили одну из витрин. Потом появились карабинеры, но схватили только итальянцев. Мы заняли позицию в одном из борделей.

— Замечательно здесь, в Риме, — сказал Карл.

Грузовик несколько раз чуть не перевернулся, проезжая по бесчисленным снарядным воронкам. Отпускное свидетельство шелестело в нагрудном кармане моей грубой маскировочной куртки, обещая две недели забвения в Гамбурге. Адъютант прошептал что-то о возможности получить штемпель, разрешающий въезд в Данию. В полку дать мне этого разрешения не могли, но если в Гамбурге удастся добиться его, я мог бы поехать в Копенгаген. Хотя что там делать? Махнуть в Швецию, чтобы шведы выдали меня? У них это было обычным делом. Три дня назад из нас набрали расстрельную команду для казни двух летчиков, которые дезертировали из Рима и добрались до Стокгольма. Обратный путь они проделали в наручниках. Шведские полицейские доставили их в Хельсингборг и там передали полиции вермахта. Кончилось все тем, что мы расстреляли их. Один умер, проклиная шведов.

— Куда направляешься? — спросил меня пожилой обер-ефрейтор с красными гренадерскими галунами на погонах[148].

Я молча поглядел на него. Я не мог ответить.

— Спрашиваю, куда направляешься? — повторил он с крестьянским упрямством.

— Тебе-то что, черт возьми, свинья тупая? Разве я спрашивал, куда ты едешь?

— Ты, кажется, хочешь получить по морде, сопляк. Я тебе в отцы гожусь.

— Ну, давай. Я готов.

Я снял ремень и обмотал его концом руку, готовый драться.

Обер-ефрейтор заколебался, не понимая, почему я так раздражен. Но мне требовалось сорвать на ком-то зло, и старик вполне подошел бы для этого. Если б он только ударил меня, я бы убил его. Мне было плевать, чем для меня это кончится. Я чувствовал необходимость сделать что-то отчаянное после сводящих с ума шестидесяти двух часов, проведенных в вонючей танковой башне.

Казалось, меня окружают солдаты из тыловых частей, но в задней части кузова я заметил двух моряков в мятой форме с пятнами масла. Пуговицы на их бушлатах позеленели. Один потерял ленточку бескозырки, а что написано не ленточке у другого, нельзя было разобрать при всем желании. По эмблемам на рукавах я понял, что это подводники. Я был не прочь поговорить с ними, и, казалось, они тоже хотели бы поговорить со мной. Но они, как и я, не решались сделать первый шаг.

Когда мы приехали в Рим, я мог успеть на северный экспресс, но сперва мне требовалось отправиться в госпиталь № 12, доставить по поручению Одноглазого пакет, адресованный женщине-врачу. Невероятно, но наш одноглазый генерал влюбился. Мне очень хотелось увидеть эту женщину. Если она выглядела так же, как Одноглазый, то особого внимания не заслуживала. Но женщина оказалась на удивление хорошенькой, и я залез с ней в постель как заместитель Одноглазого.

Мои карманы были набиты письмами, взятыми, чтобы их не прочел военный цензор; они представляли собой неплохой набор изменнических посланий. Самым опасным наверняка было письмо Порты. Оно было адресовано его другу, дезертиру, скрывавшемуся уже пятый год, который организовал вместе с одним полицейским своего рода «нелегальную группу», оказывающую помощь тем, кто мог за нее заплатить. Но горе тому, кто попадал в их лапы, не имея денег. У Порты существовало с ними некое деловое соглашение; что оно представляло собой, было загадкой, но масштаб этого соглашения был наверняка грандиозным. После войны друг Порты стал начальником полиции в одном хорошо известном немецком городе. Не стану указывать, в каком, чтобы он не возбудил против меня дело о клевете.

Грузовик, дребезжа, въехал в Рим. Несколько шелудивых собак долго бежали за нами с лаем. Мы остановились возле казармы, отвратительного места с облезлыми стенами. Видно было, что населена она не законными обитателями. Те были далеко — лежали мертвыми в африканских песках или гнили в лагерях военнопленных в Ливии.