Джек-Брильянт: Печальная история гангстера - страница 57

С кинозвездой ее роднило только одно — красота. Сохранилась фотография Греты Гарбо в возрасте пятнадцати лет, и там у нее действительно есть некоторое сходство с Кики; в дальнейшем, однако, судьба этих женщин сложилась по-разному. «В ее жизни духовная эротитка превалирует над чувственной», — сказал как-то о Грете Гарбо один астролог — весьма прозорливое замечание, во всяком случае, когда речь идет о Гарбо-киноактрисе.

Иное дело Кики — сама чувственность, женщина с душой — и ногами — нараспашку. Быть порочной ей даже нравилось. В фильме Гарбо пытается спасти от смерти двух мужчин, которых она любит и которые из-за нее стреляются на дуэли; она раскаивается в том, что вынудила их стреляться, чтобы облегчить себе выбор. Торопясь к месту дуэли, она проваливается под лед — и «прощай, Грета!». Во время этой душещипательной сцены Кики повернулась и прошептала мне на ухо: «Вот что бывает с добропорядочными девушками».

Кики всегда гонялась за внешним блеском. Красотка в купальнике в пятнадцать лет, кафешантанная певичка в восемнадцать, гангстерская услада в двадцать, она обожала все, что блестит, и быстро обрела искомый блеск, однако сразу же убедилась, что нужен он не столько ей самой, сколько ее нарядам. Блестки повышали ей настроение. На ней было платье в блестках, когда она познакомилась в клубе «Аббатство» с Джеком, находившимся тогда в бегах, и блестки произвели на него почти такое же сильное впечатление, как ее личико.

— Я всегда абсолютно точно знала, насколько я красива, — говорила она мне, — и я знала, что смогу выбиться в шоу-бизнесе, хотя не так уж я хорошо танцую и пою. Я на свой счет не обольщаюсь, но я всегда знала: то, чего можно добиться внешностью, будет моим. Потом, когда я встретилась с Джеком, все переменилось. Моя жизнь пошла по-другому, чудно как-то, хорошо и чудно. С Джеком мне хорошо, и шоу-бизнес мне нужен, только чтобы не выйти из формы, быть на виду. Да, я девушка Джека, но ведь это не все, что я умею. А потом, вдруг он меня бросит? Нет, не бросит, я знаю, что не бросит, ведь нам с ним так хорошо, лучше не бывает. Мы с ним ходим в рестораны, в лучшие рестораны, встречаемся с самыми лучшими людьми, в смысле богатыми, светскими людьми, знаменитостями, с политиками, актерами, все они к нам липнут. Я знаю, они завидуют нам, завидуют тому, кто мы и что у нас есть. Все они хотят трахаться с нами, целовать нас, любить нас. Все до одного. Они оглядывают меня всю, с ног до головы, раздевают взглядами, обжимают, гладят ручку или волосы, или хлопают по заду и говорят «Извините», или берут меня за руку и несут какую-то чушь — только бы облапить. И когда все, абсолютно все, и женщины тоже, так себя с тобой ведут, поневоле начинаешь думать, что в тебе действительно что-то есть — сейчас, по крайней мере. А потом идешь с ним домой, и он входит в тебя, а ты обвиваешься вокруг него, и ты кончаешь, и он кончает, и что-то сливается, и каждый раз нам еще лучше, чем было, хотя куда уж лучше, и все то же фантастическое чувство… Ты любишь, и тебя все хотят — что может быть лучше? Однажды ночью, когда Джек был во мне, я вдруг подумала: «Мэрион, да он не тебя, он себя трахает». Но даже тогда я любила его больше всех на свете. Он вонзал в меня свой кинжал, а я душила его в своих объятиях. Мы были убийцами, оба. Мы убивали жизнь за то, что она не такая богатая, как могла бы быть. Мы убивали пустое время, а потом вместе умирали, и просыпались, и убивали его опять, пока убивать больше было нечего, — живые были только мы, живые навек: нельзя же умереть, когда чувствуешь такое, потому что твоя жизнь принадлежит тебе и ничто не может тебя погубить…

А теперь он бросает меня на семнадцать дней, да еще косится на всякого, у кого я куплю газету или кому улыбнусь в холле гостиницы, вот я и сижу целыми днями одна, репетирую степ и слушаю Руди Вэлли и Кейт Смит и даже не могу посмотреть из окна на парк — Джек боится, что в него из-за деревьев могут выстрелить. Не спорю, номер у меня классный, люкс и все такое, но ведь и я чего-то стою. Можно помешаться, сидя целыми днями в четырех стенах, только и делаешь, что волосы расчесываешь да брови выщипываешь. Я точно знаю, когда каждый волосок вылезти должен. Смотрю, как он растет. Часами сижу в горячей ванне и имею себя до потери пульса — только бы забыться. Один раз я такое четыре раза делала, а ведь это молодой девушке вредно для здоровья, и я тебе прямо скажу: еще немного, и мне все равно будет, кто во мне, он или кто другой, — лишь бы мне самой хорошо было. Ты не подумай: я ему пока что не изменяла ни разу, не изменяла и не хочу. Я его бросать не хочу — как на духу говорю. Чуть было не сказала, что не могу его бросить, но это не так: могу, знаю, что могу. Если захочу, я могу его бросить. Но я не хочу. Поэтому и пошла в «Улыбнись». Пусть знает: я могу его бросить, даже если не хочу.