Джек Мерсибрайт - страница 14

Тем же вечером, когда Джек отправился в «Лавровое дерево» что-нибудь выпить, он застал там Бевила, который делал стойку на голове, а потом затянул песню в десять куплетов под шумное одобрение местных крестьян и лодочников, которые собирались здесь по пятницам. Джек со стаканом в руке вышел в сад, опустился на скамью под деревом и стал смотреть на дальние холмы, которые раскинулись на Другом берегу тихой реки, чернея на фоне яркого заката. Через какое-то время к нему подсел Бевил.

– Уверен, что за свои грехи придется отвечать!

– Ты имеешь в виду партию в шахматы, которую я обещал отцу?

– Зачем ты врешь девушке?

– А! Зачем мы вообще врем женщинам! – воскликнул Бевил. – Чтобы не причинять им страдания, разве не так? Думаете, было бы лучше, если бы я ей прямо сказал, что предпочитаю отправиться сюда вместо того, чтобы провести остаток вечера с ней? Мужчина должен быть свободен! Иначе он превратится в комнатную собачонку. А женщины, да благослови их Господь, при всей их любви способны задушить мужчину, не так ли? Разве другие мужчины делают иначе? Может быть, я себя так веду оттого, что я – поэт?

– А в деревенском кабаке ты чувствуешь себя свободнее? И здешнее общество помогает тебе осознать, что ты – поэт?

– Пожалуй, да, и лучшие мои строки рождаются здесь, когда я пьян! – сказал Бевил. – Беда в том, что я их забываю, когда трезвею.

Он замолчал и продолжал тихо сидеть, зажав в руках стакан с бренди. Ночь выдалась теплой. Жужжали комары, и воздух пропитался запахами реки. За дальними холмами еще виднелась желтая полоска заката, но над головой уже сгустилась тьма, и ярко мерцали звезды.

– А вы когда-нибудь думаете о том, – произнес Бевил, откидываясь назад и подняв глаза к небу, – что там – за далекими звездами?

– Иногда, – ответил Джек.

– И что вы видите, – спросил Бевил, – в своем воображении?

– Не знаю. Наверное, другие звезды и другую луну.

– «Другие звезды и другую луну…» – прошептал Бевил и произнес нараспев:

Неведомые звезды, невиданную вселенную.

И богов, более всемогущих, чем наши боги!

Он внезапно выпрямился и посмотрел Джеку прямо в лицо.

– Но что за всем этим? Ведь и звезды где-нибудь кончаются! Что вы видите за ними, на самой границе вселенной, когда лежите в постели и остаетесь наедине с небом, на которое смотрите из окна?

– Если бы ты был работягой и трудился на ферме с рассвета до заката, такие глупые вопросы не задавал бы. Оттого, что ты целыми днями сидишь в душной конторе, тебе и не спится по ночам, мальчик мой.

– Неужели вам не страшно? – продолжал Бевил. – Неужели вы не боитесь тех миров, которые простираются за звездами?

– Меня больше занимает то, что происходит в этом мире.

– А, понимаю, – произнес Бевил, поеживаясь. – Все то страшное, что происходит на земле… рождение, боль, болезни, смерть… неужели ничто вас не пугает?

– Все боятся смерти.

– А жизни вы тоже боитесь?

– Теперь я понимаю, почему ты пьешь! – воскликнул Джек. – Тебя что-то мучает – вот в чем дело!

Бевил рассмеялся, но не так, как он всегда смеялся – бодро и весело. Сейчас в его смехе было что-то жалкое. И Джек, глядя на тускнеющий горизонт, решил оставить парня в покое, заметив, что его лицо покрыла необычная бледность и в глазах застыл ужас маленького мальчика, который проснулся от ночного кошмара.

– Иногда я чувствую, что во мне что-то меняется. Я словно бы толстею, губы немеют и в то же время становятся влажными, а тело будто слеплено из глины. Потом начинается холодный моросящий дождь, который проникает во все мои клеточки, и я ощущаю огромное облегчение, какое бывает, когда понимаешь, что все на самом деле хорошо и ужас позади.

Бевил рассматривал оставшуюся на дне своего стакана каплю бренди, которая напоминала Круглую янтарную бусинку.

– Не кажется ли вам, что это ощущение сродни смерти? – спросил он.

– Если и так, это ощущение нельзя назвать самым плохим, – ответил Джек. – Я был бы не против, чтобы дождь промочил меня насквозь, и косточки мои перестали бы болеть.

– Иногда мне хочется, чтобы это поскорее случилось, и тогда мне уже нечего будет, бояться. И не будет больше ни страха, ни боли, ни отвращения… ни жалости к себе от того, что ты сам внушаешь отвращение другим…