Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ - страница 8

— Глядите-ка, — воскликнул он, — своего имени не знает, а мой корабль назвал!

Его шайка захохотала надо мной, и Пью — громче всех.

— Зато я знаю, что у вас должна водиться монета-другая серебром, — сказал я. — Отплатить за услугу. Тому парню, который принес вам камзол. Бедняга. Всего-то добра у него что кусок хлеба. Даже имени нет.

— Зато есть длинный язык, — отозвался морской пес и снова дернул себя за бороду.

— Это он по глупости, — сказал Пил Черному Джону, — не в обиду вам. Ни в коем случае, — добавил он, пятясь от капитанского стола. Потом он объявил, что чует запах дыма, хотя никакого дыма в комнате подавно не было. Даже дым оставил беднягу Пила.

— Это всего-навсего сера, — произнес Пью.

Позволь мне напомнить тебе о нем — ты ведь давно уже с ним не плавал. Он всегда был гадким типом, этот Пью. Безволосый, как я говорил, с носом, похожим на клюв. От его ухмылки в дрожь бросало. Руки, как у обезьяны — длинные и хваткие, если вцепятся, так уж не отпустят. Бывало, заснет на палубе, подберет этак их под себя — вылитый краб.

— Запах самый подходящий, — поддакнул еще больший мерзавец по прозвищу Квик. С ним ты не встречался, но сейчас мне не хочется его описывать — уж больно был гнусен. Аж вспомнить тошно.

— Значит, серебро тебе подавай, — сказал мне Черный Джон, проводя пальцем по носу. Подмигивать, правда, не стал. — Я знал торгаша, который так делал, когда кого-то обсчитывал. Квик однажды зашел к нему в лавку.

— В прошлый раз, когда мы бросали здесь якорь, — уточнил Квик. — Хотел поставить заплату на куртку. Тогда я отрубил ему палец, а после перерезал глотку.

— Слышишь, денег мальчишке подавай, — произнес Черный Джон, гладя бороду. — Серебра, — задумчиво повторил он.

— Я же сказал, сэр, — вставил Пил, — аппетит у него отменный. — Взгляд трактирщика бегал по комнате. Он не упускал случая разведать обстановку. Будь в том нужда, он мог бы доложить капитану, сколько пуговиц у того на корсете, раньше, чем Черный Джон его прикончит.

— Ты прав, трактирщик, этого мальчишку простым ремнем не исправишь, — ответил морской пес.

— Так точно, капитан. Ремня для него маловато. — Пил замешкался, прервал подсчеты и зачем-то полез рукой в карман передника.

— На море, наверное, не меньше занятного, чем на суше. Я бы не отказался поплавать на «Линде-Марии», сэр, — сказал я Черному Джону и ударил себя в грудь — довольно крепкую для своих лет. Если моим плечам помогли вырасти яйца и сыр, то грудь укрепила овсянка, которую я подъедал с тарелок прежде, чем Пил успевал собрать ее в другой котел. Едва ли Черный Джон и его команда встречали торгаша, который бил себя в грудь. — Я много чего умею. Буду рад вам служить, сэр. Куда бы нас ни занесло. В бурю и крепкий ветер и даже, если в том будет нужда, при ясной погоде. Привередничать не стану.

Пью забылся и тоже стукнул себя в грудь, потом торопливо огляделся — не заметил ли кто его измены — и вытер руки об стол.

— Зато я стану, — произнес Черный Джон. — Он довольно высок для двенадцати лет, — добавил капитан Пилу. Тот кивнул. — Протяни руку, парень. Покажи мне ее. Давай, клади сюда.

Черный Джон вытянул свою клешню, и не успел я поднять руку, схватил ее, смял и грохнул об стол, к восторгу своей команды.

— Зови мамочку, — бросил морской пес. — Зови сейчас же, чтобы я услышал.

— У меня ее нет, — ответил я.

Черный Джон отпустил мою руку. Я растер пальцы.

— Ты мне услужил, теперь я окажу тебе услугу, — сказал пират. — Оставлю тебя в живых, хотя мог бы и придушить — чтобы не дерзил. У меня было на то право.

— Закон есть закон, — пропел Пью.

Потом Черный Джон воздал мне по закону: ударил ногой так, что я полетел на пол. Однако я тут же поднялся.

— Я все равно пойду в моряки. На ваш корабль.

— Может, ему было мало? — произнес Пью. — Так Пью говорит.

— Могу добавить, — вызвался Квик.

Не успел Черный Джон ответить, как я выпалил:

— Я хочу с вами, сэр. И больше ни с кем. Вы — лучший из капитанов, что ходят под парусами мимо нашего Бристоля. — Я готов был добавить «и самого Лондона», если понадобится.

Черный Джон вместе с бородой обдумал мои слова, а как кончил обдумывать, произнес: