Джон Толанд - страница 52
Возвращаясь к той же проблеме в другом своем сочинении («Адеисидемон»), Толанд писал, имея в виду задачу формирования личности: «Здесь более, чем где-либо, решает дело воспитание, так как предрассудки, если они не были своевременно вырваны с корнем благодаря здоровым наставлениям и постоянным упражнениям, возвращаются с удвоенной силой» (там же, 222). Идеалом Толанда был человек, свободный от предрассудков, посвятивший себя развитию своего разума, являющийся законодателем своих собственных поступков. Этот идеал получил свое наиболее полное выражение в последнем сочинении Толанда — «Пантеистиконе». Известные нам уже обстоятельства создания названного произведения и присущие ему особенности позволяют считать, что Толанд делился в нем с читателем своими сокровенными мыслями, высказывался по тем вопросам, которые волновали его более всего.
Одним из таких вопросов и был вопрос о человеке, который являлся бы примером нравственного совершенства и высоко развитого интеллекта, который мог бы служить образцом для других людей. Не случайно один из разделов «Пантеистикона» был посвящен идее «лучшего и славнейшего мужа», а сама эта идея красной нитью проходит через все сочинение Толанда. Уже в обращении к читателю он в лапидарной форме излагает те принципы, которым должен, по его убеждению, следовать человек: руководствоваться разумом, избегать честолюбия и зависти, презирать преходящие почести, вести по возможности приятную и спокойную жизнь, ничему не удивляясь и ничего не страшась (см. 4, 1, 354). Толанд выражал надежду на то, что читатель «Пантеистикона» усвоит рекомендуемые ему принципы, станет другом «муз и истины» (там же, 353).
Бросается в глаза сходство нравственных поучений автора «Пантеистикона» с этикой стоиков. В толандовском «лучшем и славнейшем муже» много общего с морально-этическим идеалом стоицизма, тем «мудрецом», который строит свою жизнь сообразно с разумом и добродетелью. Особое влияние оказал на Толанда крупнейший представитель римского стоицизма Сенека, чье произведение «О блаженной жизни» он с сочувствием цитировал. Примечательно, что Толанд воспринял индивидуализм этического учения стоиков, противопоставляющих своего «мудреца» толпе. Последняя рассматривалась стоиками как источник и рассадник невежества, пороков и зла, как слепая и чуждая разуму сила. «Одобрение толпы — доказательство полной несостоятельности» (цит. по: 15, 1, 510), — писал Сенека. Презрение к «невежественной толпе» отличало и умонастроение Цицерона, которого Толанд весьма охотно цитировал и высоко ценил как мыслителя. Не удивительно поэтому, что в «Пантеистиконе» встречаются подобные же мотивы: «Толпа враждебна науке и преследует тех, кто ей предан» (4, 1, 353), «презрим пустые страхи толпы», избегай «непосвященную толпу» и т. п. (см. там же, 381).
Уже отмечалось, что эти мотивы были созвучны просветительской идеологии, носившей (особенно в Англии) элитарный характер, отвергавшей толпу, усматривавшей в ней препятствие на пути к духовной свободе. В мировоззрении Толанда указанные мотивы переплетались с развивавшейся им концепцией двойственной философии. Вместе с тем этико-социальные представления Толанда содержали и такие мотивы, которые свидетельствовали о стремлении философа выйти за узкие рамки индивидуалистической морали. Он отдавал себе отчет в том, что «человек — животное общественное, которое не может ни хорошо, ни счастливо, ни даже вообще жить без помощи и содействия других» (там же, 355). На этой именно основе и возникают, согласно Толанду, различные союзы и общества людей, образуется государство. Однако автора «Пантеистикона» интересовали не исторические формы людской общности. Его внимание и интерес привлекали содружества иного рода, заключенные не из экономических, политических или религиозных соображений, а созданные на основе духовной общности, «для услаждения сердца или духовного поучения» (там же). Речь идет, как мы понимаем, о сократических содружествах философов и ученых, объединявших в прошлом и объединяющих, согласно Толанду, в настоящее время людей, преданных истине и свободе, наделенных «полнейшим душевным спокойствием» (там же, 357).