Джура - страница 19

Угрюмый человек в пестром халате, с колючим взглядом небольших темных глаз громко сказал:

– Говорят: египетский хлопок, египетский хлопок, контрактация… а цены на хлопок на лондонской бирже растут. – Ага, – воскликнул раис, – я слышу разговор о ценах на лондонской бирже! Почему они вас интересуют? Наш хлопок возвращается к нам как ситец, как байка, как новая жизнь. Зачем тебе знать, сколько он в Лондоне стоит? Или ты хочешь опять эмира бухарского и его блюдолизов к себе на шею?

– Хлопковый клин сократил посев зерновых, – сказал толстый, рыхлый старик, от которого пахло сырыми кожами, – поэтому и количество скота уменьшилось.

– Конечно, – послышался молодой голос, – теперь басмачи, вернее, остатки их не имеют прежней зерновой базы. Недаром же они и сейчас через своих людей угрожают всем, кто подписывает контракт на посев хлопка.

– А скот? – воскликнул раис. – Всем известно, что за годы басмачества погибло много скота. Ведь только один курбаши Муэддин награбил у дехкан тысячи баранов, много лошадей, около четырехсот быков. Недаром же, когда он на суде попросил молиться за его душу, дехкане закричали: «Смерть собаке!»

– Да и не только басмачи, – вмешался председатель колхоза «Заветы Ильича», – баи и сейчас каждый день угоняют контрабандой скот за границу, в Кашгарию. Лишь бы не досталось колхозу. Много скота задержали пограничники за эти месяцы.

– А зачем требуют сдавать в колхоз все, даже кур, почему нельзя оставить себе курицу? – визгливым голосом закричал богато одетый дехканин.

– Это неправильно, – вмешался в разговор мужчина в полувоенной одежде. – Тот, кто заставляет так делать, отпугивает дехкан и вредит колхозному делу. Это или явный враг, или дурак. А услужливый дурак опаснее врага. Вы из какого кишлака? – спросил он у человека, говорившего о цене хлопка на лондонской бирже. Тот молча допил чай, делая вид, что не слышит вопроса. Он встал и, бросив деньги, вышел.

– Что это за человек? – громко, на всю чайхану спросил раис колхоза «Заветы Ильича». – Я никогда не видел его раньше. Все разговоры стихли.

– Это бай или кто-нибудь из сдавшихся ранее басмачей, – сказал раис колхоза «Свет зари». – Они всё ещё никак не могут опомниться. Белая собака, черная собака – все равно собака. У таких свой собственный телеграф новостей. Много бандитов уничтожено пограничниками, но стоит появиться где-нибудь басмачам Тагая или Хамида…

– Хамид уже появился, – раздался старческий, скрипучий голос. – Мой сын научился грамоте и стал такой умный, что стыдится отца. Свою сестру, мою старшую дочь, он заставил снять паранджу, а джигиты Хамида ей за это отрезали голову.

– Джигиты Хамида не джигиты, а проклятые басмачи, продавшие свои души английской разведке, – сказал мужчина в полувоенной форме. – Разве басмачи одной твоей дочери отрезали голову? Ведь когда выбирали место, где быть таджикской столице – в Гиссаре или Дюшамбе, то обнаружили, что в кишлаке Гиссар в то время басмачи оставили только семь дворов, – вот что басмачи наделали! Они попробовали и в этом году захватить Памир. Всех бандитов уничтожила Красная Армия, только двенадцати головорезам удалось унести ноги к своим хозяевам, за границу.

– Кого режут басмачи? – спросил раис колхоза «Свет зари» и сам ответил: – Учителей, агрономов, трактористов, докторов, партийцев, комсомольцев, председателей колхозов, инженеров. А зачем? Чтобы не выпустить в народ Слово. В царстве слепых и кривой – хан. Что может сделать один человек, единоличник, сам по себе? А вместе? Колхозом? Если всем народом топнуть ногой – будет землетрясение, если всем народом дунуть – будет буря, а если плюнуть на врага – будет озеро, в котором враг утонет. Председатель колхоза торжествующе посмотрел кругом, выискивая несогласных. Никто не возражал.

Три громких хлопка в ладоши прозвучали на всю чайхану. Давно уже никто так, по-байски, не призывал к себе чайханщика. Абдулла быстро наклонился, чтобы из-за сверкающего пузатого самовара увидеть этого заказчика. В углу сидел пожилой узбек в темном халате. Абдулла разглядел узкое лицо, изрытое оспой. Левая бровь и скула были рассечены шрамом.