Еда - страница 9
-- Это... ей... -- Я так же, как и до этого доктор, кивнула в сторону двери. -- Если она ест. Такое.
Доктор усмехнулся.
-- Иди уже, горе.
И уже у двери я услышала:
-- Я сам съем. Люблю апельсины.
Я так и догадалась. Доктор был чем-то похож на того, бровастого с дня рождения дяди.
Игуана по-прежнему смотрела телек. Я тоже посидела, повтыкала какое-то время. Зуб обошелся мне не так уж дорого. Ничего, все в порядке.
Только ни разу после этого дядя с теткой на семейные торжества меня не приглашали. Все-таки дура я, дура распоследняя, почти такая же бестолочь, как ранняя весна с ее сопливыми сосульками и вязкой, как тоска, грязью. Ну ладно -- ничего не ела, но апельсин-то этот зачем в карман пихала? Воистину человек -- загадка для себя самого. Лучше б я была игуаной.
Борщ
Миром правит сила. А в чем она, сила-то? Всякий знает -- в борще.
Уж какого я только борща ни ела за свою жизнь, а все-таки такого, что у Катьки был, ни разу не пробовала. Не борщ -- лава. Эта Катька жила в нашей деревне. У нее дочка была -- Наташка. С Наташкой я дружила -- именно я с ней дружила, не она со мной. Другие дети Наташку не любили, дразнили, иногда швыряли чем-нибудь вслед -- не камнями, конечно, народ у нас не слишком злой, а так -- каким сухим комом конского навоза, тем более на дороге этого добра всегда хватало. Про Наташку говорили: лишайная. Мне было лет восемь, ей -- тринадцать, один глаз у нее сильно косил, говорила она мало и часто невпопад, но мне нравилось с ней дружить -- когда я рассказывала ей свои истории, она смеялась, когда надо, причем смеялась громко, заливисто, и даже хваталась руками за живот.
Катька, Наташкина мамка, жила одна, мужа своего Жорку она выгнала за пьянство. Правда, Жорка к ней захаживал, она его привечала, кормила-поила, а он все норовил ущипнуть ее за зад. Жорка был длинный, мосластый, противный. Мы с Наташкой делали вид, что ничего не замечаем, знай себе наворачивали борщ. Я вообще не любила смотреть на Жорку -- мне казалось, стоит только слишком долго задержать на нем взгляд и он это почует и рассердится. Наташка была очень на него похожа -- такой же нос, как будто слепленный из хлеба, такие же большие уши... Ох, надо смотреть в тарелку!.. Жорка Наташку не любил, никогда не приносил ей гостинцев, не разговаривал с ней, если за столом, бывало, и спрашивал что -- то у Катьки. После обеда Жорка обычно выпивал рюмку водки, потом просил еще, Катька огрызалась, они ругались, потом смеялись, а потом в обнимку со смехом убегали с кухни, а мы с Наташкой, весело переглядываясь, шли к кастрюле и наливали себе добавки. Уж больно вкусно...
Обедали обычно на летней кухне, двери которой были всегда распахнуты, мухи прилетали сюда с улицы -- и находили свою смерть на липких лентах, красивыми спиралями свисавших с потолка. Но даже если в борще обнаруживалась муха -- это не беда: уж слишком был хорош сам борщ -- наваристый, ярко-красный, с фасолью, перцем, капустой, картошкой, морковкой, луком... ну и, разумеется, со свеклой и томатом, без этого борща не бывает. Да еще и приправленный толченным салом с чесночком! Этим салом Катька поручала заниматься нам. Я чистила чеснок -- ох, помню, какие у него были мелкие зубчики, не конские зубья, которые у магазинного. Нет, это был чеснок с огорода, заботливо выращенный самой Катькой, удобренный золой да куриным пометом. Я чистила чеснок, а Наташка, пыхтя, толкла его в деревянной ступке вместе с нутряным салом. Запах стоял такой, что у меня в желудке начинало тоненько пиликать. А Катька заглядывала под крышку, помешивала варево:
-- Что, девки, жиганем? -- хитро спрашивала она нас. Черные волосы выбивались из-под повязанного назад платка, лицо раскраснелось не хуже того борща, футболка с загадочной для меня надписью "Москва-80" облепила статную фигуру, штаны закасаны до колен (ой, какие у нее ноги коричневые!), а босые, чумазые ступни уверенно стояли на полу.
-- Жиганем! -- кричала я, а Наташка принималась хохотать, как смеялась всегда -- громко, заливисто, держась за живот.