Эдельвейсы — не только цветы - страница 12
— Так и проживаем… Да вот что-то его нет, — погрустнела дивчина. — Вчера ушел и нет.
— А батько с матерью, сестры, братья?..
— Никого бильш нэма, — голос девушки дрогнул. Справившись с волнением, она начала рассказывать.
Отца, колхозного бригадира, мобилизовали двадцать второго июня, в первый же день войны. Спустя месяц умерла мать. Единственный брат, Петро, уехал на учебу в Крым, и, где он теперь, — неизвестно. А со вчерашнего дня и дед пропал.
— Что с ним сталось?
— Придет. Кому он, старый, нужен! — попытался успокоить ее Донцов.
Девушка с сомнением повела плечами: вдруг фашисты схватили?
Головеня молчал, прислушиваясь к разговору. Может, от выпитого молока, а может, от спокойной обстановки ему стало легче.
Наталка повернулась к лейтенанту:
— А вы тоже из наших мест?
— Нет, я из Белоруссии.
— Может, из Минска?
— Немного не угадали: из Минской области. А что?
— Батько оттуда письмо прислал… Одно всего и прислал, — она замолчала, опустив голову.
— Напишет еще, — сказал раненый и заговорил о бескрайних белорусских лесах, о партизанах, о том, что и отец ее может быть среди них, а письма оттуда не ходят.
Донцов поднялся, вытер ладонью рот:
— Спасибо за угощение! Поели, пора и за работу, — и, взяв лопату, полез в яму.
Вано принялся помогать ему. Наталка принесла сноп околота. Солдаты выложили дно и стены ямы досками, покрыли ровным слоем соломы. Вскоре все вещи были надежно спрятаны. Донцов потоптался на том месте, где только что была яма, посыпал свежую землю мякиной и, подмигнув, заключил:
— Сам Гитлер не найдет!
Поговорив с командиром, солдаты куда-то ушли. Раненый повернулся к девушке, стал расспрашивать о воинских частях: может, видела, куда двигались? А может, партизаны есть поблизости?
Девушка качала головой:
— Кто ж его знает. Прошли многие…
— А что люди говорят?
— У нас тут одни бабы. Известно, плачут, — и, помолчав, спросила: — Правда, будто немцы Москву взяли?
— Москву? — черные глаза лейтенанта сузились. — Врут!
— Говорят, радио передавало…
— Ложь, Москвы им не взять!
— А почему наши отступают?
Спросила, да сразу и пожалела: надломленные брови лейтенанта еще более надвинулись на глаза. Лицо посуровело.
«Главный вопрос, — думал Головеня. — Его задавали везде и всюду. Что же можно сказать этой доброй девушке? Как убедить ее не терять веры в Красную Армию?»
Попытался сесть, скривил губы от боли…
— Не волнуйтесь! — забеспокоилась Наталка. — Зараз перевязку сделаю. Всэ будэ добрэ.
Она вышла из сарая и тут же вернулась с пузырьком йода в руках. Опустилась на колени, начала снимать окровавленную тряпку с ноги лейтенанта.
Кровь запеклась. Тряпка присохла к ране. Было больно, но он не подавал вида, следил за ее бойкими пальцами, терпел.
— Ось и всэ! — поднялась Наталка. — Еще когда-нибудь вспомните, как я вас лечила.
— Доктор вы мой дорогой, — с благодарностью улыбнулся раненый. Хотел еще что-то сказать, но расчувствовался, не нашел слов и только добавил: — Сестрички у меня… Одну, как и вас, Наташей звать.
Во дворе послышались шаги, и в сарай вошел сияющий Донцов. Лихо притопнув, выставил вперед ногу. Он был обут в большие сыромятные постолы.
— Ну, как, а? — улыбнулся солдат.
— Где раздобыл? — сдерживая улыбку, спросил Головеня (уж очень смешно выглядел Донцов в этой обуви!).
— Подарочек, товарищ лейтенант.
— Гм…
— Нежданно-негаданно! — весело продолжал Степан. — Иду, значит, по улице, а бабка из ворот высунулась, подзывает. Миленький, говорит, погоди! Бачу, говорит, набил ты свои солдатские ноженьки… Старая, а видать, понятливая… Смотрю — тащит: носи на здоровье! Меньшой, говорит, себе на жнитво сшил… не пришлось… Там и обулся. Эх, товарищ лейтенант, вот это обувь!
Донцов притопнул и от удовольствия пропел:
— Да это ж бабка Матрена, — догадалась Наталка.
— Не могу знать. Подарила, а фамилии не назвала.
— Там, на выгоне, живет… Новые ворота.
— Именно так. Новые.
— Тогда она, Гавриловна. — Помолчав, с грустью добавила: — Совсем одна осталась. Двух сынов убили, третьего проводила — тоже не слышно.