Эдельвейсы растут на скалах - страница 43

Вечером прошу Дину вызвать «скорую помощь».

По звукам определяю, что происходит вокруг. Будто вижу, как Дина красит ресницы… пудрится… красит губы… Она и раньше не выходила из дому, пока не уложит каждый волосок прически, а в последнее время внешности уделяет еще больше внимания.

Застучали составляемые на место баночки, флакончики, футлярчики. Идет в коридор, надевает шапку… сокрушенно вздыхает: как ни наденет — все не так. Наконец неторопливым шагом направляется к двери. Щелкает замок, дверь отворяется, хлопает.

Проходит много времени, а Дина не возвращается. Может, никак не дозвонится?.. Мне уже невмоготу. Может, холодный компресс поможет? Встаю, отворяю дверь в коридор… а на тумбочке трюмо сидит Дина, в пальто, дремлет…

Она начинает оправдываться:

— Присела и задремала. Устала очень, — Дина уже привыкла лгать. Да и не видно было, чтобы она очень смутилась. Весь ее вид говорит: «Не пошла — и все. И ты ничего со мной не сделаешь».

«Зачем тогда нужна была эта комедия с хлопаньем дверью? Сказала бы: «Не пойду — и все», — подумал я, но не проронил ни слова, только посмотрел в глаза.

А я-то, глупец, готов был размозжить свой лоб о лоб электрички, если не прооперируют, чтобы развязать ей руки… Нет, не стоишь ты этого. Как приехал домой, от нее не то что теплого слова — просто человеческого взгляда не видел. А что будет, если слягу, что и встать не смогу?

Почему раньше так верил в нее? Оглядываюсь в прошлое и не вижу ничего такого в ее поступках, что могло бы служить основанием для подобной веры. Хотя, собственно, не было и ничего такого, что давало бы повод не верить. И лишь моя болезнь оказалась для нее той пробой, когда становится просто невозможно не проявить самую сущность свою. Недаром говорится, друзья познаются в беде!

И вдруг я понял! Я так верил в Дину потому, что очень хотел верить в нее. Я не мог не верить в друга. Все мы в какой-то мере судим о людях по себе.

Разве такой уж большой грех — поверить в друга? Выходит, большой, раз расплата такая жестокая. И чем больше верим, тем тяжелее похмелье. Но себе я не изменю. Пусть не раз еще ошибусь, но верил в друзей и буду верить.

Думал, Дина похожа на Аленушку. А оказалось, она ближе к Наде. Так та хоть честно призналась себе и другим, что она слабая женщина.

Видишь, Аленушка, какой «эдельвейс» я себе откопал. Черный, воронова крыла.

Вспомнил Аленушку — и сразу потеплело, посветлело на душе. Она всплывает в воображении то девчонкой, хохотушкой — старшей сестренкой Иришки; то матерью, мудрой женщиной, с которой жизнь обошлась очень неласково. Я не знаю, любил ли ее тогда и люблю ли сейчас. Знаю только, что без этих воспоминаний мне было бы худо. А стоит только подумать о ней — и приходит что-то нежное, чистое. Окружающее пространство наполняется новым содержанием, все видится в другом свете. Порою даже не уверен, все ли так было, как сейчас представляю себе, такою ли именно была она. То, о чем вспоминается, так дорого, что я готов усомниться, в самом ли деле существовала Аленушка, сидел ли я когда-нибудь рядом с нею, говорил ли, слышал ее голос?..

Чувствую, что произошел какой-то качественный сдвиг в моем отношении к Аленушке. Раньше при мысли о ней меня осеняло что-то радужное, легкое, мне хотелось благодарить ее. А сейчас к этому примешивается чувство утраты, сожаления, душу теснит от сознания, что былому никогда уже не повториться. Воспоминания доставляют и радость и боль. Прежде больше вспоминал веселые моменты в наших отношениях; сейчас — много размышляю о самой Аленушке, о том, какая была у нее жизнь. Сам познавший беду, я понял многое из того, что раньше проходило мимо моего внимания. Аленушка стала для меня ближе, понятней. Сейчас я не сомневаюсь, что это о муже было однажды сказано: «Я насмотрелась на эгоистов, на маменькиных деток, которые знают только себя…» И еще однажды сказала: «Ненавижу это слово «обещаю»! Из таких потом и вырастают… Сегодня ползает на коленях, обещает, клянется, а завтра — за старое…» А что — «старое»? Что вложила она тогда в это слово?

И когда говорила, что боится за дочь, боится, чтобы она не выросла черствой, эгоистичной, чтобы люди, которые будут рядом с нею, никогда не страдали от нее, — когда Аленка говорила это, тоже подразумевала мужа. Что-то очень плохое видела она от него.