Эдельвейсы растут на скалах - страница 46
Не упрямый я, мама. Мне тоже хотелось повидаться с вами, со всеми близкими… может, в последний раз… Простите меня, мать и отец. Я знаю, как горько и обидно будет вам, что не попрощались даже. Но я не мог пригласить вас. Не хотел, чтобы вы знали, какими были мои последние дни дома. Вам будет горько. А если бы знали всю правду — было бы во сто крат горше. А теперь вы знаете, что хоть дома у меня все было хорошо… Простите меня.
А Дина уверена, что я никому ничего не скажу… Значит, она знает меня. А я ее не знал…
Для меня операция стала уже столь привычным делом, что иду в операционную как на работу, правда, работу трудную, сопряженную со смертельным риском, но необходимую.
Операция длилась четыре часа.
Просыпаюсь от того, что руку сдавила манжетка тонометра. Слышу голос Ариана Павловича:
— Опять шестьдесят на сорок пять, — и с ожесточением добавляет: — Никак, ну никак не могу поднять давление.
«Никуда ты, Арианчик, не денешься», — думаю про себя и снова куда-то проваливаюсь.
В следующий раз Ариан Павлович ничего не говорит, только тяжело вздыхает. Значит, пока без изменений. Но меня это почему-то нисколько не волнует, будто мое давление — сугубо личный интерес Ариана Павловича.
И только под утро, очнувшись, слышу облегченный вздох хирурга:
— Ну, кажется, поехали: шестьдесят пять на пятьдесят.
А я мысленно говорю ему: «Вот видишь. А ты боялся».
Когда у меня становится достаточно сил, чтобы оглядеться, вижу на тумбочке в банке с водой две веточки тополя. «Кто бы это?..»
Загадка раскрылась, когда в палату вошла санитарка тетя Клава:
— Шла сегодня на работу, — говорит она, — и сломила пару веточек. Дай, думаю, поставлю на тумбочку Макару Ивановичу, может, распустит листочки — все ему веселее будет.
— Спасибо, Клавдия Ивановна.
8
Перестал принимать искусственные гормоны. Самовольно. Чтобы посмотреть, что из этого получится. Так прошла неделя.
Хирург на минуту забегает в палату.
— Ариан Павлович, у меня к вам дело.
— Ну, какое еще дело?
Ему сейчас некогда, он куда-то спешит. Но когда он не спешит? Даже, бывает, сделает операцию, а зашивать поручает ассистентам — уже опаздывает на ученый совет.
— Неделю не принимаю таблеток — и прибавил в весе.
Если бы я вдруг закукарекал, хирург не так бы поразился. Теперь он уже никуда не спешит. Он садится на кровать, наклоняет голову и трет пальцами крутой шишкастый лоб.
— Загадка природы… Целую неделю, говоришь, не принимал преднизолон?
— Целую неделю.
— И прибавил в весе? — переспрашивает, словно не верит ушам.
— И прибавил.
Он смотрит сквозь меня и напряженно думает. А думать есть над чем. Даже я знаю, что по всем канонам медицины я уже должен сыграть в ящик, а мне — хоть бы что!
— Ариан Павлович, я решил провести этот эксперимент, пока рядом врачи. В случае чего вы бы спасли. А я бы смотрел, что вы со мной делаете — учился бы, как поступать, если будет недостаточность. А может, и врач не будет знать, что делать. — И я рассказал про своего участкового врача, которая отговаривала меня от удаления второго надпочечника.
— Это ты правильно сделал, что перестал принимать… и правильно понимаешь, что тебе самому нужно знать свою, болезнь, чтобы мог, если понадобится, и врачу подсказать. По самочувствию будешь назначать себе дозу. Но непонятно, почему ты можешь обходиться без преднизолона! Так не может быть… Так не должно быть!.. Где-то оставил кусочек надпочечника? Так я хорошо помню, что все вырезал. Неужели в организме где-то есть ткани, частично выполняющие функцию надпочечников?.. И где ты такой уродился?
— А что мне теперь делать: принимать таблетки или нет?
Ариан Павлович морщит лоб, на минуту задумывается.
— Попробуй не принимать, посмотрим, что дальше будет.
— А сколько времени не принимать?
— Сколько вытерпишь!
— Бог терпел и нам велел. — У меня вырывается невольный вздох. Я так ждал, что у меня будет недостаточность! Это был бы верный признак, что похудею. Ариан Павлович замечает мой вздох, хлопает по плечу:
— Терпи, казак, атаманом будешь.
— А может, терпи, душа, в рай попадешь? — делаю намек.
— Это будет свинство с твоей стороны.