Эдельвейсы растут на скалах - страница 9

Капитан разрешил поехать в роддом. Я вскочил на коня и помчался. До поселка было километров двадцать.

По дороге удивлялся: родился сын, а я почему-то не думаю о нем. Пытался мечтать, каким станет он, куда вырастет, — тоже ничего не получилось… О Дине вспомню — сразу теплее становится в груди. А про сына подумаю — в душе ничего не шевельнется. Собственно, я и не представлял, как можно любить то, чего ни разу не видел, о чем не знал ровным счетом ничего.

Молоденькая краснощекая сестричка, нахмурив белесые брови, наотрез отказывалась пропустить меня к Дине:

— Нельзя.

— Почему?

— Еще ребенка заразите.

— Я — заражу?! Сестричка, неужели я похож на бациллоносителя? А как же тогда, когда жена с ребенком домой приедет?

— Не положено.

— Ну хоть жену поздравлю. Что я, зря такую даль скакал? Меня ж больше не отпустят.

— Врач увидит — мне попадет.

Все-таки уговорил.

Я был весь в пыли, белобровая сестричка долго чистила меня, прежде чем провести в палату.

Дина лежала в белой постели, ее рука безвольно покоилась поверх одеяла, длинные белокурые волосы шелковистыми волнами растекались по подушке, на бледном усталом лице голубые глаза казались непривычно большими, она слабо улыбалась.

Я поцеловал ее, поздравил.

В палату вошла все та же сестричка со свертком в руках. Сверток — это сын. Я подумал, что с таким же успехом сестра могла принести другого. Показали бы двоих новорожденных, и я бы не смог сказать, который — мой… кого из них я обязан теперь любить. Кладя сверток рядом с Диной, сестра на несколько секунд заслонила ее, а когда отошла, я с удивлением отметил, что что-то изменилось. Опершись на локоть, Дина наклонилась над ребенком. Волосы соскользнули с плеча и закрыли лицо. Тыльной стороной ладони и движением головы она закинула их за спину и еще ниже склонилась над младенцем. Я с изумлением смотрел на Дину-мать… на жену с сыном… И вдруг с радостью ощутил, что в душе у меня посветлело, потянуло к ним, захотелось вместе с женой склониться над ребенком, над нашим ребенком. Мне случалось видеть новорожденных, обычно личико у них красное, сморщенное, как печеное яблоко. А у моего сына лицо чистое. Малыш открыл один глаз, потом другой, они у него большие и голубые — мамины. Я подмигнул:

— Привет! — и коснулся пальцем пуговки носа. Лицо сразу сморщилось, и сын запищал.

— Обиделся. Дурачок, это ж твой папа. Пап, а как мы назовем нашего сынулю?

— Как договаривались: Сергеем! Сейчас поеду и зарегистрирую. А то неизвестно, отпустит меня капитан еще или нет… Дай подержу его.

Бережно взял сверток. Неизъяснимое чувство охватило меня. Под пеленками было теплое, беззащитное, живое существо — человечек, мой сын… Ему нужна ласка — материнская и отцовская. Нужна забота и любовь. «Все это будет у тебя, будет!..»

— А мне тут уже говорили: «Какой заботливый у тебя муж. Звонил ни свет ни заря». А когда въехал во двор, пришли и сказали: «Твой уже на коне прискакал. С цветами», — говорила Дина, наматывая на палец и снова разматывая кончик локона — верный признак, что ей приятно.

Обратно ехал медленно. Солнце было в самом зените и палило нещадно. Все живое попряталось от палящих лучей. Даже черепахи почти не встречались. Хорошо помню, о чем тогда думалось. Я улыбался над теми страхами, что одолевали меня, когда ехал в роддом, и позже, когда сестричка принесла ребенка. Как могла прийти на ум такая нелепая мысль, что не смогу любить сына, эту кроху!.. Поскорее бы подрастал Сергей. Буду тогда брать его к себе в седло. Пусть привыкает к коню! А потом наступит час, когда посажу Сережку в седло одного, и он крепко вцепится в гриву коня, чтобы не свалиться. Он будет ловким, смелым. Мой сын будет честным и добрым.

А на самом деле пока все получается по-другому. И никогда уже не узнает Сергей, как среди ночи стучится дежурный в окно: «В ружье!» — и отец выбегает на улицу, застегивая на ходу ремни, а через минуту слышится приглушенный топот копыт — это поскакали пограничники, поднятые по тревоге.

Домой отец возвращается под утро, в мокрой плащ-палатке, в сапогах, до колен вымазанных глиной, снимает с себя громадный пистолет в пластмассовой кобуре и с глухим стуком кладет на табурет, что стоит рядом с кроватью… Сережа не будет знать, что одежда и пистолет, когда отец спит, всегда лежат наготове на этом табурете.