Единственный - страница 23

Лорел сидела неподвижно, ошарашенная его страстным монологом. Как будто пострадал он!

Как будто это она его оскорбила! Лорел встречала в своей жизни немало эгоистов и даже имела глупость выйти замуж за одного из них. Но поведение Коннора переходит все границы. Он унизил ее, использовал и отшвырнул. Можно ли после этого ожидать от нее признаний в том, что значила для нее та ночь?

— Да как ты смеешь! — Она тоже встала и посмотрела ему в лицо. — Не делай вид, что ты меня все еще знаешь. Коннор, ты уже не можешь судить обо мне. Может быть, в ту ночь я испытывала к тебе что-то особое, что, между прочим, обернулось очень печально, но с чего бы я стала сейчас это признавать?

— А с того, дорогая моя Лорел, — ответил он и опустил руки на ее плечи, — что правда освободит тебя. Освободит нас обоих.

Не дав ей времени подобрать слова для ответа, Коннор крепко сжал ее плечи, и его губы коснулись ее губ, решительно и властно. Он с жадностью впился в нее.

Лорел попыталась было освободиться, но она уже знала, что бесполезно противостоять ему, противостоять своему собственному влечению к его телу, к его прикосновениям. Она прекратила сопротивляться и почувствовала, как он притягивает ее к себе. У нее уже не оставалось выбора; она ответила на его объятие.

На мгновение для нее перестало существовать и прошлое, и будущее. Осталось одно нескончаемое «сейчас», наполненное поцелуем Коннора.

Лорел не сердилась на него, не грустила об утраченном. Было одно лишь ощущение близости Коннора, были его сильные руки и твердые губы, творившие свое чудо. Золотое тепло заполнило ее тело и душу, словно рассеялись облака и из-за них выглянуло яркое солнце. Да как могла она жить так долго без этого чудесного жара и света?

Но вот поцелуй стал крепче, мускулистые руки сжали тонкую талию, и реальность стала возвращаться. Что же она делает? Почему опять растворяется в этих объятиях? Или полученный урок не пошел ей впрок? Лорел резко отстранилась и поднесла пальцы к губам. На нее накатила волна раскаяния.

— Лорел…

Он произнес ее имя тихо и нежно, погладил ее по волосам. Лорел отступила на шаг, пытаясь сохранить хладнокровие.

— Ну хорошо, ты доказал свою правоту. Как и тогда, когда мы в последний раз были одни. Только я не понимаю, что это нам дает, — бросила она, рассчитывая досадить Коннору.

Он посмотрел на нее и пригладил темные волосы. Потом пересек комнату и налил себе воды из графина, стоявшего на низкой полочке.

— По-моему, я выяснил то, что мне было необходимо знать, — сказал он после долгой паузы.

Ее разозлила его легкая, довольная улыбка.

— Значит, хотя бы ты что-то выиграл. Ты закончил наш маленький вечер воспоминаний? Лично я да.

— Нет, еще одно, — отозвался Коннор небрежно. — Неважно, что ты чувствовала потом — смущение, вину, может быть. Ты могла сердиться на меня. Но почему ты даже не ответила на мое письмо? Это же так на тебя непохоже!

— Твое письмо? Какое письмо?

Его изумление было неподдельным. Сердце Лорел забилось с новой силой.

Оказывается, было письмо? Господи, сколько же раз она молилась о том, чтобы Коннор позвонил или прислал какие-нибудь слова утешения!

Она даже не ожидала пространных извинений.

Пусть бы это было хотя бы самое краткое объяснение его поступка. Какой-нибудь намек на то, что их близость была для него чем-то большим, чем единичная победа. Неужели он в самом деле написал ей? Можно ли ему поверить?

— Я оставил для тебя письмо в то утро, которое мы встретили вместе. Я сам подсунул его под парадную дверь твоего дома. Как могло случиться, что ты его не получила?

Лорел отвернулась, чтобы перевести дыхание.

Глупое сердце настойчиво требовало от нее веры в эту абсурдную басню, а трезвый разум жестоко корил ее за то, что она опять, как доверчивая школьница, упала в объятия этого человека. Она всегда знала, что Коннор обладает многими талантами, но такого актерского мастерства она от него не ожидала.

— Я не получала от тебя никакого письма, ровным голосом произнесла она. — Ни в то утро, ни когда-либо после. И я полагаю, Коннор, что тому была веская причина, — продолжала она, не давая ему перебить ее, — которая заключалась в том, что никакого письма не было.