Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ - страница 15

Кобыла тяжело вздыхала. Словно догадывалась, почему молчит хозяин. Ей за эти годы он всю жизнь свою рассказал. Без прикрас и утайки. Все она знала. И о партизанщине, и об этом случае. Ничего не скрывал от нее хозяин. Ничего не утаил.

Да и с кем было поделиться? Никого не осталось после войны у Никодима. Один кругом. Был у него когда-то друг. С детства вместе росли. Так и его война отняла. На первых же днях. А баба… Уж лучше не вспоминать. Но чем больше гонит он ее из памяти, тем чаще она является перед глазами. Прежней, молодой.

Еще до войны женился он. Свадьбу на все село справили. Громкую. Отец Никодима тогда еще жив был. На радости, что светлого дня дождался, плясал, как молодой. А потом внучат стал ждать. Да так и умер, не дождавшись. Не довелось Никодиму отцом стать. Может, оттого и не стало согласья с женой. В беде они друг друга винили. Вначале молча. Потом и ссоры вспыхнули. От них в доме похолодало. Никодим выпивать начал. А однажды, перебрав, поколотил жену.

Утром проснулся, а ее нет в доме. Ждал. Она не пришла. Пошел к ее отцу. Спросил. Тот тоже удивился. На Никодима с кулаками кинулся. Спросили о ней по селу. Никто не видел бабу. Даже жутко стало. Ходили в лес. Смотрели. Уж не повесилась ли с горя? Но нет. Не нашли. Лишь перед самой войной письмо от нее пришло. В нем она писала, что имеет другую семью. Муж — добрый. И сын имеется. Мальчонке уже два года. Второй ребенок скоро будет. И радость в письме том была, что вот, мол, хорошо, что решилась уйти от Никодима. Уехала в город. И счастлива. И любима. И мать теперь. И муж — не чета Никодиму. Грамотный. На хорошей должности. И все просила она у отца прощенья, что не предупредила его в тот день, а потом не объявлялась.

Теперь ни одна девка в селе не решалась пойти замуж за Никодима. Да и сам побаивался. Выходит, он один был виноват… И покрывался лоб испариной. Без детей — нет семьи! Для кого жить?

И Никодим не захотел вновь семьей обзаводиться-. А тут — и война. Совсем не до того стало.

Три года, до самого освобождения Белоруссии, был Никодим в партизанском отряде. Всяко приходилось. Имел ранения. Разные. Теперь еще шрамы ноют. По прошлому. Забыть бы поскорее! Пусть не совсем цел, но жив. Но и это не в радость. Одиночество больнее ран гложет.

Будь в беде той жена хоть на каплю виноватой — не вспоминал бы, ан сам кругом виноват. Она ни при чем. И, не желая того, осталась единственной в его жизни. Вряд ли вспоминая Никодима. А он ее забыть не мог.

Кобыла тяжело легла на подстилку. Ох и не нравилось ей молчанье хозяина! Тяжелое. Знать, опять что-то больное на душе. Но зачем? И, ложась, словно напомнила, что и Никодиму пора в избу возвращаться. Спать. Забыть о заботах и неприятностях.

Лесник погладил лошадь по шее. И, тяжело, неуклюже ступая, вышел из сарая.

В избе еще держалось тепло. Лесник свечу зажег. Сел у стола. Поужинать бы. Да нет охоты. Это раньше, после войны, когда только сюда приехал, даже ночью есть вставал.

Никодим разулся и поставил сапоги на просушку Печь еще теплая. В самую пору спать ложиться. Не жарко будет и не холодно. Но кто это там в дверь стучит? «В такую погоду кому понадобилось по тайге шататься?» — удивился лесник и открыл дверь.

На пороге — мужик. Зубами от холода клацает и трясется.

— Входи! — не слушая объяснений, пропускал его в дом Никодим. И, затворив дверь, подтолкнул мужика в избу.

— Я ненадолго. Обогреюсь чуть и дальше, — дрожа, говорил тот.

Лесник, растапливая печь, оглянулся:

— Куда ж дальше идти? Кругом тайга.

— Мне на базу, — трудно выговорил человек.

— Значит, ихний? — поморщился лесник.

— Не совсем. Я из Охи. Из управления. К ним дня на три.

— Я тоже недавно там был. На базе. Сабантуй у них сегодня. Новый год встречают.

— Вот и я им радость везу.

— Какую ж, коль не секрет? — насторожился Никодим.

— Буровую решено привезти к ним.

— Вон оно что! — подбросил старик дров в печку, обругав мысленно и геологов, и этого мужика.

Лесник молчал. Зло смотрел на угли, падающие из топки. Но, спохватившись, захлопнул дверцу, поставил чайник с водой на плиту. Хоть и не желанный этот гость, но все ж человек. Пусть обогреется и уходит. Та радость, какую он геологам принесет, ему, Никодиму, ничего доброго не сулит.