Эффект Завалишина. Символ встречи - страница 13

Так никто и не узнал, что произошло дальше, ибо обладатель красивого, талантливого, всем хорошо знакомого лица больно стукнул рассказчика локтем.

— Бред обалдевшего первокурсника, — присовокупил Володя. Ему было и неловко, и смешно. Сколько еще детского в потаенных уголках души! Ох, как эти увлекательные прогнозы далеки от действительности. Вот она, действительность, — громоздкий, уродливый, никак не желающий работать прибор.

— А ордена? — возмутилась Ирочка. — Почему не сказали про ордена? Я тоже хочу горбушку славы.

— Пожалуйста, — любезно сказал Алик. — Твоя очередь, раздавай награды.

Девушка поскучнела, кинула взгляд на часы и заторопилась.

— Уже неинтересно, да и бежать пора. Я давно из дому, мама начнет волноваться.

Ушла. Надо бы ее проводить, но Володя не двинулся с места.

— Еще успеешь догнать, — сказал Алик.

— Давай работать.

Алик настороженно поглядел на приятеля и развел руками.

— Ну так откуда ты выудил эту постороннюю частоту? — спросил он.

— Не знаю. Надо считать.

Считали. Цифры, формулы, цифры. Второй, пятый, десятый вариант. И конца этим вариантам не предвиделось.

В самой глубине двора около здания сектора руками энтузиастов был сооружен навес. Его обнесли заборчиком, выкрасили ярко, в современном стиле. Установили столики. С обеих сторон к навесу склонялись густые клены, и в летние дни это было благодатное место.

— Как по-узбекски уголок? — спросил однажды Завалишин.

— Угол — бурчак, — ответил Алик.

— А уголок — бурчачок?

И с тех пор за павильоном прочно закрепилось это название.

У бурчачка имелось важное преимущество. Один из его выходов располагался против институтского склада, а второй против лестницы, которая вела в библиотеку. Это порой позволяло оправдать свое присутствие в райском уголке. «Вот, понимаете, шел на склад и решил докурить». А на складе висел угрожающий плакат — «Огнеопасно. Курить воспрещается. Штраф». Или же, имея в руках что-то печатное, можно было сказать, что выскочил из библиотеки и решил в холодке просмотреть статью по своей теме.

В бурчачке играли в шахматы, в домино и в настольный теннис. Здесь курили, обменивались новостями, откровенно, так сказать, по гамбургскому счету оценивали научные успехи, и зачастую диссертация, получившая на защите единогласное утверждение, подвергалась в бурчачке такому разносу, что диссертант только поерзывал и малоубедительно сваливал на своего руководителя: «Я ему тоже говорил… Я тоже недоволен…».

Бурчачок — учреждение сугубо демократическое, и тут можно было излагать любые сногсшибательные идеи и опровергать общепризнанное. Павел Петрович Бобылев, находясь в умиротворенном состоянии духа, с удовольствием заглядывал сюда и утверждал, что здесь царят нравы Запорожской сечи. Павел Петрович благожелательно выслушивал сумасшедшие идеи, посмеивался, а затем со вкусом уличал своих мальчиков в забвении каких-либо основных законов природы. Но порой и мальчики загоняли профессора в тупик. Бывало и так, что после шумной дискуссии спорщики торопливо разбегались по лабораториям, а через некоторое время демонстрировали в бурчачке авторские свидетельства и оттиски своих статей, относящиеся к предмету спора.

Бурчачок устанавливал очередность получения квартир. Первое время директор института считал это самоуправством и подкопом под его директорский авторитет, но затем смирился и даже был доволен, ибо, согласившись с коллективным мнением бурчачка, он избавлялся от лишних хлопот. Никто не писал на директора жалоб и не грозил заявлениями об уходе. Осенью, когда начиналась хлопкоуборочная, бурчачок создавал график поездок, и здесь липовые справки уже не действовали. Бурчачок был грубоват, но справедлив.

В бурчачке родился институтский эпос «Дробиана». По названию чувствовалось, что сочинителями эпоса были сотрудники сектора дробления горных пород. Эпос начинался так: «Здесь веселые народы дробят горные породы». Далее сообщалось, что эту проблему никто и никогда не должен решить окончательно, ибо «сразу плохо станет тут, нам по шапке надают и закроют институт». Профессору Бобылеву в «Дробиане» посвящалось следующее талантливое четверостишие: