Егеренок - страница 15

— Да какие же грибы в эту пору, сладкие вы мои! Яички в корзинке у меня, утячьи яички. Повезло мне ноне, сразу и суп мясной, и яишна будет. Бог помог, уточку споймала да яичек десятка два набрала, яж поясница разламывается.

Бабка вытащила из корзинки за длинную шею мертвую утку, потрясла ею перед Колькой.

— Придешь с гулянья, Колюшка, а уж супец духовитый готов будет. Так-то славно поешь, родной.

Сигач прямо-таки взорвался.

— Ба-абка, да что же ты наделала-то-о? Запрещено же яйца собирать, ты же выводки губишь! Да еще и утку убила-а-а!

Сигачиха растерянно посмотрела на корзинку, на Кольку, шмыгнула носом.

— Да что-то это ты, соколик, говоришь-то? Отродясь утей ловим и яички собираем. Даровое же добро-то, богом данное, милый.

— Так яйца же насижены, бабка! Ну куда они тебе?

— Уточку съедим в охотку, а то все рыба да рыба. А яички под наседку подложу, соколик мой, под наседку. Через три недельки утятки выведутся, к осени опять же мясо будет.

Ромка видел, что Колька горит от стыда и не знает, что делать. Ясно, Сигачиха добровольно яйца не отдаст. Как же тогда быть?

И вдруг на ум пришла совсем простая мысль: Ромка схватил корзинку, крикнул:

— Тикай, Колька! — и со всех ног припустился через луговину к болоту.

— Стой, паразитенок, отда-ай! — заверещала бабка Сигачиха и замахнулась уткой.

Ромка и не подумал остановиться. Позади он слышал дыханье Кольки Сигача и все затихающие вопли его бабки.

На берегу озера Ромка перевел дух, залез в чью-то плоскодонку.

— Колька, айда живей, положим яйца в гнездо, пока не испортились.

Через полчаса все было сделано. Ромка и Сигач посидели в лодке, дождались, когда стронутые с гнезд утки опустились в камыши, и, очень довольные собой, вернулись в село.

Не заходя в избу, Ромка забрался на сеновал, укутался старым одеялом и зарылся в сено.

Но поспать ему почти не пришлось. Он только-только задремал, как уже услышал:

— Ромка, неужели ты все еще дрыхнешь? Вставай, соня! А еще охотник!

Ромка, не открывая глаз, заворочался, захныкал, потом чихнул и все-таки открыл глаза.

На лесенке стоял отец и заглядывал на сушила.

— Где это ты так простудился, что чихаешь? Чай, тут, на сеновале? Уж лучше бы спал дома. Ночи еще сырые, не июль на дворе.

Ромка подумал: «Знал бы ты, на каком сеновале я простудился, то-то поразился бы», — и покорно вслед за отцом спустился во двор.

Постучав носиком рукомойника, Ромка помазал водой глаза и нос, вытерся и пошел на кухню. Мать возилась у печки. Отец сидел на лавке перед окном, курил и невесело поглядывал на улицу. Ромка уселся за стол. Он чувствовал, что нос и веки у него опухли, словно их пчелы нажалили, и настроение было неважное: вот и дежурь по ночам, а дома еще и поспать не дадут.

Мать поставила на стол глиняную миску с жареной картошкой.

— Ну, как у тебя, отец, дела на озерах? Все еще не угомонились?

Отец бросил окурок за окно, повернулся к матери.

— Понимаешь, стрелять перестали, так за рыбу и утиные гнезда принялись. Нынче чуть не поймал паразитов и лодку их видел. Но утекли в камыши и канули. Знаешь, какие там камыши…

Ромка вяло жевал картошку, но, услышав слова отца, насторожил уши и быстрее заработал ложкой.

Мать подперла подбородок рукой и загляделась в блестящие латы самовара.

— Знаешь, Володя, а ты им ловушку устрой, — неожиданно предложила она.

Ромка и есть перестал. Теперь он уже не жалел, что ему не дали поспать.

— Кому ловушку?

— Да им же, браконьерам. Ты нынче в ночь опять поедешь на озера?

— А как же? Чего спрашивать.

— Ну и устрой им ловушку.

— Да как?

— Ну уж это я не знаю, сам придумай. Может, вон Ромка подскажет?

Ромка усмехнулся: нашла дурака! Но увидел ласковое лицо матери и отвернулся, чтобы не обидеть.

— Ловушку устроить не худо бы, — сказал в раздумье отец. — Но какую приманку им подбросить? Может, пустить слух, что на Сигачевом озере гуси гнездятся?

Отец поглядел на мать, дожидаясь ее совета, но мать виновато улыбнулась и совсем неожиданно сказала:

— Нет, Володя, нехорошо это, людям ловушку ставить.

Отец в досаде крякнул, тряхнул головой.

— Это браконьеры-то люди? — но спорить с матерью не стал, вышел из-за стола и потянулся.