Эхо войны - страница 40
- Итого, фарры, наше расчетное время две недели - оставим что-нибудь про запас. Возможно, нас начнут искать. Возможно, на колонисте ничего не будет. Возможно, не будет самого колониста. Но это не повод опускать руки. Главное - найти его за эти две недели, или... убедиться, что его нет, - я обвела собравшихся усталым взглядом. - Еще вопросы?... Нет? Тогда спать. Как ни банально, но завтра тяжелый день.
Ремо вздохнул и покачал головой, перебираясь поближе к больному. Прочие нехотя полезли в спальники.
Я принесла Ремо еще пару одеял и забралась в свой спальник, наблюдая, как устраивается врач. Одно одеяло он накинул на плечи, в другое поплотнее закутал Зиму. Яркий свет превратился в тусклого светлячка - Ремо отключил лампы, оставив только аварийный фонарь.
В полумраке раздался его тихий голос:
- Молись за нас. Иначе нам не выжить.
Увы, моя Богиня не слышит таких молитв...
***
Первый заход был неудачен, как и второй: четыре дня было потрачено впустую. Потом занялась метель - с ураганным ветром, с сухим, колющим до крови снегом, с лютым холодом, от которого не спасали ни стены, ни одеяла, ни многослойные коконы одежды.
Днем мы сидели, прижавшись друг к другу, и прятали между телами окоченевшие пальцы, кутаясь в одеяла. Ночью - состегивали все спальники в один и лежали, глядя невидящими глазами в темноту, и ждали, бесконечно долго ждали, когда уйдет метель.
Метель не уходила, и на исходе второй недели мы потеряли надежду.
Глава девятая
Тут явился Освальд с тачкой, и все стали помогать укладывать кабачок на мягкую кровать из сена.
Энн Хогарт
Мне снились хрустальные горы, осыпанные снегами, горы, которые от одного касания пальцев начинали едва слышную песню, тихим перезвоном звучащую в ушах.
По левую руку от меня стоит женщина в широком плаще, сером от дорожной пыли. Под накинутым на голову капюшоном парит темнота, живая и осязаемая, как дыхание. Ее рука, тонкая, почти птичья, с острыми коготками и узловатыми суставами, держит темный резной посох с навершием из раскинувшей крылья птицы.
Жизнь.
Падающие снежинки обтекают туманную фигуру, застилая глаза. Мягким светящимся облачком горит крошечный огонек свечи, что богиня держит в руке. Тонкий огненный язычок горит неровно, мечется и вздрагивает от порывов холодного ветра.
За моим правым плечом стоит темная тень с фонарем в руке. Рука эта, гибкая, сильная, затянута в перчатку. Тень откидывает с лица капюшон, поднимает фонарь над головой, освещая молодое лицо с хищными чертами. Глаза двумя черными зеркалами насмешливо смотрят на меня, тугая черная коса падает до поясницы.
Смерть.
- Чего ты хочешь? - доносится сквозь ветер едва различимым шелестом живой листвы.
- Чтобы не мерк твой свет на дорогах тех, кто со мной.
- Чего ты хочешь? - резким язвительным смешком звучит у уха.
- Знать и видеть, как видишь ты.
Жизнь медленно качает головой и протягивает руку со свечой, указывая вниз. У наших ног плещется море, багрово-серое, как отблеск бури. Волны подхватывают блеск свечи и уносят его к горам, туда, где садится солнце.
- Для них нет иных дорог. Только эта, - шелестит листва.
Богиня птицей взмахивает рукавами и растворяется в метели.
- Ты хотела видеть? Смотри!... - Смерть смеется резким смехом и бросает фонарь с обрыва вниз - в бурную воду.
Старинный фонарь с тихим плеском уходит под воду. И темнота отступает.
Мягкие золотые блики от погасшей свечи на неспокойной воде струятся, перетекают, наливаются кровавыми пятнами.
У моих ног плещется море, море крови.
- Ты хотела знать?... Знай! - богиня смеется, сверкая белоснежными клыками, и одним взмахом руки заставляет море застыть грудой красных скал. - Я не отказываю своим детям. Никогда!
Красные скалы накрывает метель. Кутает мягкими снежными полотнами, сковывает льдом и холодными ветрами. Я смотрела сверху, с огромной высоты, и узнавала эти горы.