Элегия для лосёнка - страница 4
Он словно тонул — но не в воде, а в необозримом море янтарного света. Свет, свет и пустота. Кожу щипало. Не вдруг Косонен сообразил, что не дышит.
Суровый голос сказал:
Людям здесь не место. Закрыто. Воспрещено. Возвращайся.
— У меня поручение, — возразил Косонен. Эха не было. — От твоих создателей. Тебе приказано меня впустить.
Он закрыл глаза, и перед внутренним взором всплыл третий подарок Марьи — число. Память у Косонена была дырявая, но прикосновение Марьи, как перо с кислотой вместо чернил, выжгло это число в голове. Он зачитал одну за одной бесконечные цифры.
Входи, разрешил файрвол. Но выйдет только человеческое.
Снова поезд, снова скорость — болезненно чёткие и настоящие, как порез бумагой. Сумеречное свечение файрвола никуда не делось, но над рельсами вместо леса нависали, глядя пустыми окнами, тёмные здания.
Руки чесались. Они были чисты, как и одежда. Ни крупицы грязи. Кожа розовая и горит, словно Косонен только что из сауны.
Наконец поезд сбавил ход и встал в тёмной пасти вокзала. Город.
Город был лесом из металла, бетона и металла, и весь он дышал и гудел. Воздух пах озоном. Фасады зданий вокруг площади перед станцией казались знакомыми, лишь дёргала неуловимая неправильность. Краем глаза Косонен видел: здания движутся, ворочаются во сне, как звери с каменной шкурой. Признаков жизни не наблюдалось — только любопытная стая голубей прыгала по ступенькам. Глаза голубей сияли сапфирами.
Остановился автобус, полный безликих людей, похожих на манекенов для краш-теста. Они сидели неестественно неподвижно. Косонен не стал садиться и направился через площадь к проспекту: откуда-то ведь надо начинать поиски. Искра светится, сказала Марья. Захочешь — не пропустишь.
На парковке лежала на боку разбитая машина, вся в белом голубином помёте, со смятым, что твоя пивная банка, капотом. Но когда Косонен проходил мимо, двигатель взвыл, и капот откинулся. Из моторного отсека, шипя, выметнулась связка щупалец.
Он побежал. Зверь-машина перекатилась на все четыре колеса. На другую сторону, где узкие улочки — там ей не проехать! Он бешено работал ногами, в животе сосало.
Арбалет больно бил по спине, и Косонен с трудом перекинул его на грудь.
Зверь надменно пронёсся мимо, развернулся и рванул на Косонена, выпуская из светящегося рта-двигателя расходящийся пучок змей-щупалец.
Он неловко вздел болт, выпустил. Арбалет ударил в плечо. Стрела отскочила от лобового стекла, но зверь растерялся, и Косонен успел отпрыгнуть. Он рыбкой нырнул в сторону, больно шмякнулся о мостовую и перекатился.
— Ну кто-нибудь, перкеле, — выругался он в бессильной злости и, задыхаясь, встал. Зверь медленно пятился, рыча двигателем. Пахло жжёной резиной. Ещё посмотрим, кто кого заборет, пришла безумная мысль. Он развёл руки в стороны, отказываясь убегать. Последнее стихотворение, вот…
Перед зверем, плеснув крыльями, приземлилось что-то. Голубь. Косонен и чудище уставились на него. Он проворковал и взорвался.
Звук ударил в барабанные перепонки. После ослепительной вспышки мир на миг стал чёрным. Косонен обнаружил, что лежит. В ушах звенело. Рюкзак под ним больно впивался в спину. Искорёженные до неузнаваемости останки чудища догорали метрах в десяти.
Рядом, склёвывая металлические осколки, топтался ещё голубь. Он поднял голову и моргнул. В сапфировых глазах отразилось пламя, и он взвился в небо, оставив после себя крохотную белую каплю.
Проспект был пуст. Косонен держался поближе к узким переулкам и дверным проёмам: а вдруг здесь есть другие такие существа? Между зданий свет файрвола поблек, в окнах танцевали странные огни.
Он вдруг осознал, что голоден как волк. Ел последний раз ещё в полдень, да и дорога со схваткой сказались. Найдя пустое, безопасное с виду кафе на углу, он поставил на столик походную плитку и вскипятил воды. Взять с собой удалось только консервированный суп и сушёную лосятину, но урчащий желудок не привередничал. Запах еды притупил бдительность.
— Это мои владения, — сказал голос. Косонен подпрыгнул и потянулся к арбалету.
В дверях стояла сгорбленная фигура, похожая на тролля в лохмотьях. На лице тролля, обрамлённом спутанными волосами и бородой, блестели пот и грязь. Рыхлую кожу усеивали крохотные сапфировые наросты-оспинки. Можно было подумать, что жизнь в лесу сделает Косонена невосприимчивым к человеческим запахам, но от незнакомца так воняло едким потом и прокисшей выпивкой, что потянуло блевать.