Элегия для лосёнка - страница 6
— Юмалаута, — выругался Косонен. — Оно упало здесь?
— Вообще-то нет. Просто я должен был привести тебя сюда.
— Что?
— Прости. Я соврал. Всё было как в «Горце»: один выжил. И он хочет с тобой встретиться.
Косонен растерянно уставился на Перу. Плечи и руки того серым трепещущим плащом обсели голуби. Они вцепились острыми когтями в лохмотья, волосы, даже кожу — и бешено забили крыльями. Пера взлетел.
— Ничего личного, просто он предложил более выгодную сделку. Спасибо за суп! — прокричал он и уже через миг был высоко в небе чёрным лоскутком.
Земля вздрогнула. Косонен упал на колени. Окна-глаза, смотрящие на улицу, зажглись ярко и зло.
Далеко он не убежал. Пальцы города, голуби и насекомые, накрыли гудящим облаком. Десяток химерических крыс вцепился в голову. Их механические сердца тоже гудели. Что-то острое прокусило кость. Полыхнула, как лесной пожар, боль, и Косонен вскрикнул.
Город заговорил. Его слова слагались из громовых раскатов, дрожи земли и вздохов зданий. Слова медленные, выжатые из камня.
Папа, сказал город.
Боль прошла. Косонен услышал нежный плеск волн, в лицо подуло тёплым ветерком.
Он открыл глаза.
— Привет, папа, — сказал Эса.
Они сидели на причале возле дачи, укутанные в полотенца, распаренные после сауны. Был вечер. Тянуло холодком: финское лето ненавязчиво напоминало, что ничто не вечно. Над голубоватыми верхушками деревьев висело солнце. В спокойном озере плавали жидкие отражения.
— Я подумал, что тебе здесь понравится, — сказал Эса.
Таким Косонен его и помнил: бледный тощий мальчик с выпирающими рёбрами, длинные руки сложены на коленях, на лбу мокрые волосы. Но глаза… глаза, чёрные сферы из металла и камня, были глазами города.
— Мне нравится. Но я не могу остаться.
— Почему?
— Мне надо кое-что сделать.
— Мы не виделись целую вечность. Сауна теплая. В озере охлаждается пиво. Куда спешить?
— Я должен тебя страшиться, — сказал Косонен. — Ты убивал людей. Пока тебя не заперли здесь.
— Ты не знаешь, что это такое, — возразил Эса. — Чума делает для тебя всё. Даёт всё, что бы ты ни захотел. Что захочешь только завтра. Делает мир мягким. И рвёт его порой на части тебе в угоду. Мелькнёт тень мысли — и что-то ломается. И с этим ничего, ничего не поделать.
Мальчик закрыл глаза.
— Ты тоже чего-то хочешь. Я знаю. Вот почему ты здесь. Хочешь вернуть свои бесценные слова?
Косонен промолчал.
— На побегушках у мамы, витту. Значит, они прочистили тебе мозги, изгнали оттуда выпивку. Ты снова можешь писать. Ну и как, тебе нравится? На секунду я подумал, что ты пришёл ко мне. Но так никогда не бывало, да?
— Я не знал…
— Я вижу, что у тебя в голове, — сказал Эса. — Я запустил пальцы в твой череп. Одна мысль, и мои букашки тебя сожрут, ты навсегда останешься здесь. Отлично проведём вечность. Что ты на это скажешь?
Застарелая вина вернулась.
— Мы надышаться на тебя не могли, — сказал Косонен. — Мы хотели, чтобы ты был счастлив.
Казалось, всё так естественно. Мальчик играет со своей машиной, которая делает другие машины. Вещи изменяют форму, когда о них думаешь. Эса улыбался, показывая Косонену говорящую морскую звезду, сделанную той машиной.
— А потом настал тот день.
— Я помню, — сказал Косонен.
Как обычно, он вернулся домой поздно. Эса, ставший бриллиантовым деревом, рос в своей комнате. Дом кишел морскими звёздами, они пожирали стены и пол и плодились, плодились… И это было только начало.
— Ну, давай. Оставь меня здесь. Теперь твоя очередь. Преврати меня во что-нибудь. Или убей. Поделом мне.
Эса тихо рассмеялся.
— К чему обижать старика? — Он вздохнул. — Знаешь, я ведь тоже теперь стар. Я покажу тебе.
Он мягко коснулся плеча Косонена, и тот стал городом. Поры в его коже из камня и бетона наполняла божественная чума. Лицо — улицы и здания — преображалось с каждой мыслью, с каждым чувством. Нервной системой были бриллиантовые и оптические волокна, руками — химерические животные.
Файрвол вокруг — в небе, под землёй — был тонок, но несокрушим. Он сжимал со всех сторон, отрезая от энергии, мешая думать быстро. Но город ещё мог мечтать, сплетать слова и образы, создавать миры из воспоминаний — своих и воспоминаний мелких божков, которых съел, чтобы стать городом. Он пел о своих мечтах в радиодиапазоне, не заботясь, пропустит или нет файрвол. Пел громче и громче…