Ели воду из-под крана - страница 10

Через год папаша управляющего смекнул, куда ветер дует, решил вопрос с документами, легализовал Алика, который к тому времени уже стал на французский манер Аликом, и поставил рулить точкой. Сынок был отправлен руководить беспроигрышным ларьком на вокзале, а ещё через полтора года Алику пришлось жениться на страшной старшей дочке хозяина, Софи. Просидев в девках до тридцати восьми с полтиной, она, понятное дело, лучше не стала, а Алик по свободе на неё и в семнадцать лет бы не посмотрел, но у наших людей в голове свой компас, и он говорил, что так надо.

Он стал всё реже появляться у Зоряна, а в этот раз пропустил сразу и Новый год, и Рождество, хотя, если сильно задуматься, к этим праздникам он никакого отношения не имел, ни по первоначальной крови, ни по существующему браку. Мирон разобрал мусор и почти простил Алика за «фонарь» с праздниками, и тут с третьего этажа спустилась эта странная тётка, мадам Жевеньева, и начала с полдороги жалобно скулить.

Старика внизу не оказалось, зато молодой с перекошенным лицом вываливал мусор из корзины в большой чёрный пакет. Жеви его побаивалась — как-то раз, сразу после того, как он появился, она вела Кони с прогулки домой. Зашла в моечную комнату, где новый парень мыл шикарный велосипед Мишеля с ярко-красными шинами. Пришлось подождать, пока не освободится шланг, давать ему деньги за мытьё собачьих лап она не собиралась. В это время на улице раздался резкий выстрел автомобильного выхлопа, окно было открыто, и он прозвучал так, будто стреляли из винтовки прямо в лицо.

Жевеньева тогда вздрогнула и вскрикнула, а светловолосый русский и ухом не повёл, продолжая смывать с колёс велосипеда жёлтую пыль. Жевеньева при всей своей нелюбви к новостям газеты читала и знала, что такое русская мафия. С тех пор она сторонилась молодого швейцара, по всем вопросам обращаясь к мсье Зоряну, тем более, что тот хорошо знал французский и вообще был сообразительный старик.

Узнав, что Зоряна сегодня не будет, Жевеньева дала волю слезам и рассказала о Кони. Незаметно для себя она начала играть этюд, превратив рассказ в красивый монолог, умело украшенный яркими деталями из жизни собаки. Парень молча всё выслушал, дождался финального всхлипывания и с жутким акцентом спросил, сколько Кони было лет. «Тупой он какой-то», — решила Жеви, потому что в её рассказе возраст собаки упоминался несколько раз. «Ладно, идём наверх», — сказала она и лишь через полпролёта добавила, — «четырнадцать».

Квартира у этой тётки с третьего оказалась ничего такая, Мирон был у всех соседей, кроме неё — чуть что, она звала Зоряна. У мадам Сарнанж со второго и у Вернье с пятого пахло старушечьим бытом и кошками, там было темно и мрачно. А у этой квартирка была светленькая, даже милая. Хозяйка повела себя правильно, отвела в другую комнату и налила чего-то из большой тёмно-зелёной бутылки.

Мирон обычно не похмелялся, а на работе тем более, но тут повод был достойный. Глотнув чего-то приятно крепкого, то ли виски, то ли коньяка, который французы обычно называли арманьяком, он сразу приободрился, но знал, что бодряк этот — временный. Скоро вчерашние дрожжи возьмут своё, посему от добавки он отказался и, встав со стула, спросил, где собака. Мадам устало выдохнула, налила себе ещё грамульку и сказала, что на кухне. Добавила, что останется здесь и попросила потом зайти, рассказать, как всё прошло.

Мирон этому только порадовался, мёртвых он боялся страшно, а неживое тело ему предстояло взять на руки впервые. Когда-то в детстве, на похоронах дедушки, он так и не смог поцеловать на прощание ни желтое лицо с медяками на глазах, ни сложенные руки с наколками, в которые возбуждённые старушки, собравшиеся по такому случаю со всех окрестностей, вложили крестик на цепочке.

Собака лежала на кухне, укрытая пледом. Раньше он видел её только в холле дома, она никогда не лаяла и, ни на кого не обращая внимания, уныло шла за хозяйкой. По всему было видно, что псина стара, но проходил год за годом, а она всё так же, трижды в день, появлялась в холле. У них тут вообще было полно стариков, что людей, что животных. Оно и понятно, чего от такой жизни заворачиваться, — живёшь в Париже, жрёшь круассаны, никаких тебе проблем.