Эликсир - страница 4
Я никогда так не отвечаю. Я человек не публичный. Может быть, именно поэтому я так спокойно перешла на домашнее обучение в выпускном классе. Райна сказала, что не вынесла бы и дня такой жизни. Она бы погибла, лишенная возможности участвовать в ежедневных маленьких спектаклях, подкидываемых ей жизнью в школе. А меня они никогда не интересовали. Не то чтобы я вообще не любила людей: на свете есть люди, без которых я бы точно не выжила. Или мне кажется, что я бы не выжила без них. Потому что за последний год я сделала мрачное открытие: без некоторых людей я не живу хорошо, но тем не менее живу.
Райна — одна из этих людей. Я знаю ее всю свою жизнь: Ванда, ее мама, «лошадиный профи» у моей мамы. Проще говоря, Ванда всю жизнь нянчится с лошадьми моей мамы. Это работа с полной загрузкой, и Ванде попросту не хватило бы ни времени, ни сил заниматься чем-то еще. Вот так и получилось, что она живет в нашем домике для гостей вместе с папой Райны, Джорджем.
Мама с Вандой забеременели в одно и то же время, и папа жаловался мне, что едва не рехнулся, потому что ни одна из них не желала его слушать и обе делали что хотели. На девятом месяце, с трудом таская необъятный живот, Ванда продолжала мотаться по нашему ранчо, чистила стойла, задавала корм и лично ухаживала за каждой лошадью. Мама тогда только начинала свою политическую карьеру на уровне штата, и хотя дело ограничивалось главным образом небольшими поездками по округе — они происходили постоянно. И папа всегда считал настоящим чудом, что каким-то образом она оказалась дома к началу схваток… опередив Ванду всего на пять минут. А поскольку Джордж был на работе, в конце концов папе пришлось везти в больницу обеих. Всю дорогу они нежно обнимались на заднем сиденье — парочка пузатых, стонущих и пыхтящих женщин, без конца причитающих из-за нарушенного графика работы. Бедный папа обливался холодным потом от страха, что его остановят и арестуют по подозрению в многоженстве с извращенным пристрастием к беременным женщинам на поздних сроках.
Мы с Райной родились с разницей ровно в пять часов — причем я оказалась первой — и с тех пор не расставались. Мы всегда говорили, что мы — двойняшки, только родители разные.
Таблоиды очень любили смаковать разницу в нашем общественном статусе, но для меня она была кровная родня. И мои родители относились к ней точно так же. Они всегда заботились о том, чтобы Райна могла учиться в той же частной школе, что и я, и она всегда проводила у нас свои каникулы.
Тем не менее в глазах остального мира она не являлась членом семьи Уэстон. И я не уверена, что это так уж плохо. Для меня быть Уэстон означало прежде всего толпу назойливых репортеров, не дававших покоя с первой минуты после рождения и на все лады гадавших, не испорчу ли я мамину карьеру и захочу ли пойти по стопам родителей, пытающихся изменить этот мир. Быть Уэстон означало для меня, что в самом начале седьмого класса в журнале People появилась подборка моих фотографий на развороте с подписью: «Клиа Раймонд — гадкий утенок, вступающий в переходный возраст». И изображения все были как на подбор. Их сделали в летнем лагере, и я понятия не имела, что меня снимают, когда сонная вылезала из палатки с копной растрепанных волос или поправляла трусы от купальника. Вот уж действительно отличный способ помочь самоутвердиться двенадцатилетней девчонке — расклеить эти фотки по всей школе! При одном воспоминании о них мне до сих пор становится тошно.
За годы нашей дружбы Райна стала экспертом по сглаживанию таких ситуаций. Она всегда знает, когда мое имя может появиться в журналах. И она радуется за меня совершенно искренне, стоит ей узнать об очередном турне или светском рауте, на который мне предстоит идти вместе с родителями. И что самое удивительное: в ее радости нет и капли зависти. Хотя и на ее долю тоже достается немало светских раутов, ее эта мишура никогда не утомляет. Она с неизменным энтузиазмом сопровождает меня и на званые приемы, и на вечеринки в закрытые клубы, и на каникулы в какое-нибудь экзотическое место… и в этой зимней поездке по Европе.