Елизавета. В сети интриг - страница 27

В Сенате в ее царствование присутствовали только два лица: кригс-комиссар Новосильцев и Сукин, который был обвинен в лихоимстве за то, что взял десять тысяч рублей с поставщиков провианта для персидского похода. Если фельдмаршал Трубецкой время от времени и приезжал в Сенат, то лишь по своим личным делам или чтобы выказать свое полное ничтожество; другие сенаторы, недовольные Кабинетом, вовсе не ездили в Сенат. Остермана же и Черкасского устраивало то, что в Сенате присутствовали лишь лица, не имевшие веса.

Поэтому легко можно судить о том, насколько образ правления и Кабинет императрицы Анны были не только не совершенны, но даже вредны для государства.

Однако все это случится много позже. Сейчас еще живая и вполне здоровая Анна Иоанновна празднует свои именины и кипит от зависти, глядя на взбалмошную, но ослепительно красивую цесаревну Елизавету.

– Ну где же она? Опять моя племянница изволила опаздывать…

– Никак нет-с, милая. – Бирон появился по левую руку императрицы словно бы ниоткуда. – Аннушка вот-вот появится, во всяком случае, свои покои она уже покинула.

– Опять ангелочков на потолке рассматривает, – куда тише пробурчала императрица.

– Анна Леопольдовна суть мечтательница, – пожал плечами Эрнст Иоганн. – Сие для девицы столь прекрасно.

– Ох, душа моя, что тут прекрасного! Ее ж никто и слушать не будет, когда я уйду.

– Матушка государыня! Да Господь с тобой! Уйдет она… Молодая, сильная, красавица…

Лесть Бирона охладила монарший гнев почти полностью.

– Ну будет, душенька мой, будет… Не так уж я и красива… Однако сил, ты прав, у меня достанет, чтобы власть в верные руки передать, а всяким самозванцам да бастардам дорогу в те края наладить, откуда уж не выбраться им никогда, хоть всю жизнь во весь опор скачи.

– Вот и ладно, матушка, вот и хорошо… Праздник у нас, а ты все серчаешь. Вот уже и Аннушка появилась. Ну улыбнись, милая!

В дальних дверях зала, тех, что вели в полуденные покои, и впрямь показалась племянница Анны Иоанновны, Анна Леопольдовна. Лицо царицы осветила улыбка – дочь сестры она и в самом деле любила. Любила… почти как родную дочь.

Тень этой улыбки досталась и Бирону – и тот не замедлил ответить широкой и искренней улыбкой. О, курляндский дворянчик за годы при дворе Анны обрел целый арсенал улыбок, которым пользовался в совершенстве.

Елизавета искоса наблюдала за кузиной и ее «душенькой». В душе ее не клокотал гнев, не копилась ярость. Напротив, ей было даже несколько смешно – смешно, что эти люди так нелепо изображали то, чем не являлись.

Как Анна не походила на правительницу, царицу – ни в чем, от внешности до разума, так Эрнст Иоганн, ее фаворит, «ночной император», – ничуть не был похож на «ничтожную персону, лишь благостию и милостию государыни допущенную ко двору». О нет, настоящий волк, мудрый и терпеливый, дожидался своего часа.

Елизавета раскланялась с леди Рондо, супругой английского посланника. Вот уж забавно – сухощавая, немногословная, холодноватая, на самом деле она была удивительно мудра, наблюдательна и при этом не злоязыка. Ее можно было принять не за жену, а за правую руку своего супруга, несущую «свет просвещенной Европы» дикарскому азиатскому народу.

«И что это ты, матушка, сегодня так недобра? – спросила Елизавета сама у себя. – Все ведь идет как обычно. Или ты ожидала чего-то иного? Пора бы уж привыкнуть…»

Цесаревна легко кивнула Бирону и склонилась в поклоне перед Анной Леопольдовной, появления которой ждала вот уже несколько минут.

Удивительно, но Анну-младшую, как она про себя иногда называла племянницу царицы, она почти любила. Во всяком случае, терпела без малейшего усилия. Быть может, иногда бы могла ее и подругой своей назвать – ведь девушка-то, пусть и соперница на пути к трону, была на диво беззлобна и мила в обращении.

«Квашня, – не в первый раз вспомнила Елизавета слова матушки, сказанные, впрочем, в отношении совсем другой девицы. – Квашня и более ничего. Ни власти ты не желаешь, ни обретения сил. И жених твой, Антон Ульрих, третьего дня представленный свету, таков же. Квашня, токмо мужеска полу. Однако беззлобен, как и ты. А в нынешние времена это почти достоинство…»