Эмблема печали - страница 28

— В полный голос — это сколько угодно, я люблю громко спеть, для благодарной публики. Но только что петь? Какой у нас будет репертуар?

Алексей снова прикладывал ухо к двери.

— Да я же говорю, все равно… Ну, не знаю. Высоцкого… Окуджаву! Все равно!

— Когда начало концерта? — спросил бородач.

— Я скажу! — Алексей очень осторожно надавил на ручку, чуть-чуть приоткрыл дверь и выглянул в коридор. — По крайней мере не сейчас!

Коша стоял посреди коридора, когда дверь со стороны рабочего тамбура распахнулась и появился Мирный, из-за спины Мирного высовывалась ухмыляющаяся физиономия лысого.

Прежде чем приступить к обыскам, Мирный счел необходимым проверить, хорошо ли заперты переходные тамбуры, и провозился с замком довольно долго. Откинув ковровую дорожку, он дернул за кольцо и распахнул находящийся под вагоном ящик для белья. О существовании такого ящика мало кому известно, но у Мирного был некоторый опыт. В подобный ящик прекрасно помещался живой человек, также при необходимости в него можно было спрятать до четырех трупов. Ящик был совершенно пуст, но чтобы убедиться в этом, Мирный опустился на колени и сунул вниз голову, посветил зажженной спичкой. Поднялся, отряхнул ладони, выматерился.

В коридоре как-то слишком одинаково, каждая возле своего окна, стояли две девицы. Одна совершенно голая, другая в разорванном халате. Обе спинами. Обе спины дрожали. Это не могло не насмешить.

Зачем-то поскоблив ногтем римское золотое «два», нарисованное на двери купе, лысый приложил палец к губам, предлагая Мирному, прежде чем войти, сначала послушать. Действительно, за дверью раздавались довольно громкие голоса.

— …И поэтому глупо, глупо. Мы прямо как маленькие дети, честное слово, спрятались под одеяло и ушки заткнули… — слышался молодой мужской голос с резким украинским акцентом. — Ясно же. Ясно, нельзя так…

— А по мне, вполне можно и так, — отозвался другой молодой голос, уже почти без акцента. — Мне бы домой целым доехать. Чтобы руки и ноги в комплекте и в шкуре чтобы дырки не свистели. А на остальное мне, прости, насрать! Понял? И ты меня не стыди, не надо.

— Ну-у! — развеселым голосом гаркнул лысый, распахивая дверь. — Ты смотри, Мирный, да это же свои ребята, наши мужики. Мать твою, в комплекте!..

За мокрым стеклом купе проносились какие-то домики, мелькнула большая телескопическая антенна, зеленая треугольная кровля. Сырой воздух, струей прорываясь в узкую щель между рамами, дергал занавесь.

— Владимир! — улыбаясь, поднялся навстречу широкоплечий парень в военном кителе. Он протянул плоскую белую ладонь. — Чего ищете-то, ребята?

— Меня Сеня зовут! — пожимая эту руку, сообщил Мирный. — Ты уж извини, Володя, — он немного задержал его руку в своей и сдавил слегка, — но мы должны ваше купе обыскать. И вас тоже обыскать. — Он отшвырнул чужую ладонь, а свою вытер о матросскую робу. — Понимаешь, серьезное дело.

— Так что чемоданчики открыли… — помахивая пистолетом, сказал лысый. — А сами быстренько догола разделись. Типа в бане.

— Да вы что, мужики? Да вы что?

— Давай! — сказал лысый. — Давай, Володечка! А то я у тебя в гимнастерке дырку просверлю, там, где для ордена. — И он направил ствол своего пистолета почему-то вовсе не в грудь, а в лоб дембеля, прицелился в точку между глаз. — Давай как в бане, быстро! Или как по побудке.

Минут через пятнадцать, засунув свой пистолет в кобуру, закончив личный обыск и перекапывая очередной чемодан, лысый наткнулся на пачку писем. Он со значением посмотрел на Володю, застегивающего брюки, вытянул одно из писем и, причмокивая губами, вслух прочел:

— «Володя, здравствуйте! Вчера мне исполнилось семнадцать лет. Был дядя Вася, мама и Клава…» — Лысый глянул поверх листка на Мирного, также занятого одним из чемоданов.

— Брось! — сказал Мирный. — Времени мало.

Но лысый пожал плечами и продолжал чтение:

— «Весь вечер мы говорили о том, что в Москве путч опять, страшная скучища. Клава подарила мне оренбургский платок, он белый такой, как из снежинок, и очень мне идет. Я его накинула себе на плечи и так кружилась перед зеркалом. А мама подарила мне колечко, не очень драгоценное колечко, так себе! Но да что же я, дрянь такая, на маму ругаюсь. Колечко, в общем, ничего, с блестящим таким камешком. В чеке написано: химического происхождения изумруд. Сенька, правда, все испортил, пришел с вином, сам его выпил и обозвал меня беременной бабой. Он, сволочь, ограбил третьего дня коммерческий ларек на улице Ульянова-Ленина и вообще стал от страху какой-то невменяемый и грубый. А в общем, у нас все очень хорошо. Маринка отелилась. Ну, что же это я все про себя да про себя. Вы-то там как, в армии, милый Владимир? Как служится, как дружится? Не грозит ли вам внеплановая отправка в Чечню? Я слышала, там кошмар. Я вообще азиатов боюсь. Вчера я читала «Полюбить любимую» Ивана Петрова, роман такой. Признаюсь, даже всплакнула, а потом подумала, что вот приедете вы из армии, и мы как поженимся! Жду ответа, как соловей лета!» Кайф какой! — расслабленным ртом проговорил лысый и выпустил слюну. — Во заливает, сучка.