Эмпузион - страница 58
Лонгина Лукаса было слышно даже из его пристройки, потому что к своему кашлю он всегда прибавлял такой звук, словно он был обязан заниматься тяжелым физическим трудом, словно бы он страдал от страшных усилий. Этот звук был довольно высоким, настоящий дискант; в нем было нечто от неясных претензий, так что человек, этот кашель слышащий, невольно чувствовал себя виноватым.
Покашливали Опитц, и даже Раймунд – хотя не так часто и не столь резко – что, возможно, было связано с тем, что начали топиться печи, и над долиной часто вздымался мокрый, разреженный дым, который пропитывал одежду и заставлял с нетерпением ожидать хотя бы самого слабого ветерка.
По причине этой симфонии кашля Войнич мучился и ворочался в постели, которая всегда казалась ему несколько сырой от холода, все чаще проникающего сквозь щели деревянного дома.
Он быстро выяснил, что единственным, кто может принять его в такую пору, будет Тило, потому что он спал, скорее, днем, а не ночью. Мечислав натягивал на пижаму штаны и свитеры, после чего занимал место на потертом зеленом диванчике у Тило, с которого мог рассматривать разложенные на полу и под стенами пейзажи и картину на мольберте.
Они пробовали играть в шахматы, только это им быстро надоедало. Впрочем, Войнич не любил шахмат. Слишком часто ими мучил его отец. Наверняка он считал, что наука игры в шахматы упорядочит непослушный, нечеткий, неочевидный разум Мечися. Ведь в шахматы играли при дворе, и сам цесарь проявлял к ним огромную приверженность. Это было развлечение благородно рожденных мужчин, с ней соединялась необходимая для этой игры интеллигентность и способность предвидеть. Перемещение по шахматной доске в соответствии с правилами введет в жизнь сына некий автоматизм, который сделает мир безопасным и даже дружественным, как считал Януарий. Так что за стол они усаживались каждый день, после обеда, когда тело переваривает пищу, и его охватывает мягкая, послеобеденная сонливость, расставляли фигуры на доске, и отец разрешал Мечиславу сделать первый ход. Если Мечислав делал ошибку, отец переходил на его сторону, становился у него за спиной и пробовал направить внимание ребенка на причинно-следственную цепочку потенциальных последствий этого хода. Но если Мечислав сопротивлялся или становился "тупым", как об этом говорил Януарий, отец не сдерживал гнева и выходил выкурить сигару, а сын был обязан торчать над шахматной доской так долго, пока не обдумает осмысленную защиту или нападение.
Юный Мечислав Войнич понимал правила и умел многое предвидеть, только это, говоря по правде, его не интересовало. Перемещение согласно правилам и стремление к победе над противником ему казалось только одной лишь возможностью использования пешек. Он предпочитал, скорее, включать воображение и видеть в шахматной доске пространство, на котором разыгрываются судьбы несчастных пешек и фигур, которые он рассматривал как персонажи, ведущие друг с другом или один против другого сложные интриги и связанные самыми различными соотношениями. Ему казалось расточительством ограничение действий пространством клеток доски, передача их на паству формального развлечения в соответствии со строгими правилами. Так что, как только отец терял интерес и предавался более важным занятиям, Мечись забирал шахматные фигуры в степи ковра и горы кресла, где они устраивали собственные дела, отправлялись в путешествия, устраивали себе кухни, дома и дворцы. Отцовская пепельница становилась лодкой, а перьевые ручки – веслами; под стулом же открывалось пространство собора, в которой как раз проходила свадьба двух королев: черной и белой.
И сам он среди этого шахматного народца всегда отождествлял себя с конем: переносил известия, мирил поссорившихся, организовывал поставки в ходе походов или предупреждал перед опасностями (вход, Юзефа, уборка ковра, зов на обед). А потом, выруганный отцом, посланный в наказание в собственную комнату без ужина, туда он шел с достоинством шахматного коня – два шага вперед и один вбок.
- Мой отец хотел, чтобы я стал военным, - сообщил Войнич, присматриваясь к работе приятеля.