Энергия отчаяния (главы из романа) - страница 3

— Боже мой, но зачем им столько энергии? Сколько же их там, этих больных, — не сотня же тысяч?

— Что верно, то верно, сударь, но, думаю, около тысячи будет. Мальчиков и девочек, примерно поровну.

— Откуда, черт возьми, вы знаете?

— Есть у меня двоюродная сестра, таких любопытных, как она, свет не видывал. Что опять-таки удивительно, доложу я вам, их подопечные стали приезжать, как только построили корпуса. Сестра живет на самой окраине, дом прямо у дороги, что ведет в поселок, — там у нас единственная станция на всю округу. Так вот, грузовики и автобусы с ребятишками приезжали этим путем, по-другому до нас никак не доберешься. Сестра больно слаба, и единственная отрада для нее — торчать у окна да глазеть на дорогу. Одно время их привозили каждый день. И она составляла что-то вроде расписания — приездов и отъездов. Да-да, бывало, оттуда и уезжали. Правда, не так чтоб уж часто, особенно поначалу; после — все больше и больше, а последние месяцы и подавно. Сестра сказала, те, кто уезжал, с виду постарше. Я уже говорил, им примерно лет по тринадцать-восемнадцать — так вот, похоже, уезжали, как раз восемнадцатилетние… Выходит, ежели верить сестре, их там тысяча — мальчиков и девочек. Думаю, она навряд ли обсчиталась. Уж я-то ее знаю — хоть едва волочит ноги, а глаз у нее острый.

— Ладно, пусть будет тысяча, но ведь за ними нужен уход. Раз уж это заведение для ненормальных детей, значит, там должно быть много работников — медсестер, санитаров?

— Похоже, сударь, не так уж и много. По-моему, там почти всем заправляют профессор с докторшей. Медсестры? Санитары?.. Может, они и есть. Только те, кого я видал, больше смахивают на надзирателей, уборщиц да стряпух. Кроме них, есть еще человек десять-двенадцать — вроде как механиков или электриков. Они-то как раз, думаю, и занимаются линией. Некоторые из них захаживают сюда — купить то да се и заодно пропустить стаканчик-другой. Но они молчат как рыбы. Говорят, мол, детская психбольница, и все тут. А еще, сударь, коли вам угодно, они молчат потому, что им приказали.

— Хорошо, — рассуждал я. — Выходит, их там тысяча — детей, и обслуга — несколько человек. Но, как ни крути, все равно непонятно, зачем им такая мощная линия электропередачи. Нет, тут что-то нечисто.

— Вот-вот, сударь, я тоже так думаю. Еще инженер — ну тот, самый главный, — поразился размаху работ. А зачем — он, как и мы, ни сном ни духом. Единственно, ему сказали, это, мол, для опытов какого-то знаменитого ученого, кажись, физика, из этой самой ЭДФ. Он-то и заведует психушкой. А теперь скажите, сударь, что маститому ученому, тем паче из ЭДФ, понадобилось в психушке? Тут волей-неволей поверишь в басни старушек про колдовство.

— Я и сам себя об этом спрашиваю, — серьезно проговорил я. — А как зовут таинственного профессора?

— Фамилию я запомнил. Племянник видел ее на бумаге, когда они подписывали купчую; да инженер ее не раз называл. Профессора зовут Трувер.

Трувер! Я вскрикнул от изумления. Довольно редкая, необычная фамилия.[2]

Давным-давно я знавал одного Трувера, да-да, именно так его звали; помнится, над ним из-за нее подтрунивали ученики подготовительного класса Политехнической школы. Того Трувера считали на редкость одаренным, хотя и немного странным. Он обладал незаурядными способностями к математике, превосходно разбирался в сложнейших областях физики и при том проявлял полное невежество в других предметах. Но его интересовали вещи, не имеющие ни малейшего отношения к нашей программе, — к примеру, поэзия. Он даже написал сборник стихов и дал мне почитать — похоже, у него действительно был талант, хотя он решительно отвергал классические правила стихосложения.

В довершение всего он одно время самозабвенно увлекся астрологией и оккультизмом. О них он рассуждал серьезно и пылко. Эти пристрастия он, наверное, унаследовал от своей матери-шотландки, искренне верившей во всякий мистический вздор.

В его облике, помнится, не было ничего особенного: тонкий, загнутый книзу нос, рост выше среднего, едва уловимая сутулость, светлые волосы и ясные голубые глаза, которые, казалось, всегда были начеку, словно высматривали нечто новое и необычное. Мне вспомнилась его привычка потирать руки всякий раз — тем самым он выражал удовольствие, — если ему казалось, что он сделал какое-то открытие.